— Что ж, придётся теперь украшать твой щит ликом святого Януария, — вывел меня из раздумий голос Бремонта, когда мы вышли из собора. — Византийских иконописцев в Клермоне, да и во всей Оверни мы вряд ли сыщем, а вот на окраине города живёт один полусумасшедший мазила, Доминик его звать, может быть, будет от него какой толк.
«Мазила» жил на отшибе в маленьком, сложенным из неотёсанных булыжников доме, с зияющей прорехами крышей. Мы спешились, Бремонт затарабанил кулаком в державшуюся на честном слове дверь.
— Эй, Доминик, ты дома?
В ответ тишина. Бремонт снова постучал, и только теперь в дверном проёме показался
худой, с всклокоченными волосами и каким-то сумасшедшим блеском в глазах человек. Одежда его наводила на мысль о нищих, которых мы видели возле собора. От него пахло олифой и почему-то скисшим молоком.
— Господин Бремонт?
— Доминик, вот этому молодому шевалье, — на моё плечо легла тяжёлая длань, — явился святой Януарий. И Его Преосвященство, узнав об этом, повелел изобразить на щите лик Януария, дабы тот одним своим видом нагонял на врагов такой страх, чтобы те бежали без оглядки.
Хм, тут уж Бремонт малость преувеличил, епископ говорил немного иначе, но старый солдат, видно, знает, что делает.
— Святой Януарий? — переспросил Доминик, поскребя перепачканными краской пальцами лоб. — Отчего же, можно и на щите. И всего-то попрошу с вас пять денье.
Бремонт вопросительно посмотрел на меня. Я развязал кошель, отсчитал пять монет и протянул их художнику. Но тот отрицательно замотал головой:
— Нет-нет, а вдруг вам моя работа придётся не по вкусу? Оплата после. Давайте ваш щит.
Приняв его, покрутил в руках, бормоча:
— Неплохой щит, трёхслойный.
Подняв на нас глаза, добавил:
— Пока можете погулять, приходите… Приходите завтра в это же время, краска должна будет уже высохнуть.
— А мы с утра рассчитывали двинуться в Париж следом за графом, — немного растеряно произнёс Роланд.
— Ничего, нагоните его в пути, — успокоил его Бремонт. — Всё равно из Парижа войско Людовика двинется на юг не раньше первых чисел Юлиуса.
На лошадь в этот раз Бремонт едва взобрался, страдальчески морщась. Он и на площади, когда мы отправились к художнику, так же взбирался на свою кобылку не без труда. На мой вопрос, что случилось, отмахнулся, мол, что-то нога разнылась, не иначе, к дождю. На западе и впрямь собирались тучи, да и день был душноватый, ничего удивительного, если пройдёт ливень.
Я пристал к Бремонту с вопросом, где можно разменять золото на серебряные монеты. Для начала одну монету, чтобы не таскать с собой большую тяжесть в виде кучи денье. Оказалось, меной в Клермоне занимаются двое, и оба евреи. Шевалье посоветовал идти к Соломону Кацу, он вроде как даёт больше. Мы так и поступили. Пришли по указанному адресу. Кац владел двухэтажным особняком с черепичной крышей, сразу видно, состоятельный гражданин.
Открыл не сразу, пришлось стучать в три захода, даже мелькнула мысль, что никого нет дома. Но всё же из-за крепкой двери послышался дребезжащий голос, интересовавшийся, кого это принесло. После минутного объяснения с упоминанием Бремонта дверь всё же отворилась, и на меня, стоявшего перед переминавшимся позади Роландом, уставилась пара маленьких, внимательных глазок.
Возраст ростовщика угадывался с трудом. Да, он был немолод, но ему можно было дать как сорок лет, так и все шестьдесят. Скорее всё же ближе к сорока, так как в бороде его почти не встречалось седых волос.
— Покажите ваш безант, — попросил Кац, по-прежнему стоя на пороге.
Когда я продемонстрировал на раскрытой ладони золотую монету, он бросил быстрый взгляд по сторонам и предложил мне пройти за ним, причём только мне.
Не знаю, как на втором этаже, где, по-видимому, находились спальни, но на первом всё выглядело достаточно скромно. Соломон Кац уселся за стол, я положил перед ним безант, ростовщик взял в одну руку увеличительное стёклышко и поднёс его к правому глазу, прищурив левый. В левой же руке он держал перед собой мой безант, разглядывая его до мельчайших подробностей. Мне даже не было предложено сесть.
— У вас близорукость? — поинтересовался я от нечего делать.
— Да, — ответил он, не отвлекаясь от процесса.
— А почему очками не пользуетесь?
Тут он наконец посмотрел на меня.
— Что такое очки?
Я это слово произнёс на известном мне французском, выговорив его как «lunettes». Но, похоже, в это время такое понятие было ещё неизвестно[2].