Одна беда следовала за другой. Аркас никак не хотел сдаваться. Пришло известие о том, что император Алексий написал графу Раймунду письмо с настоятельной просьбой не двигаться дальше на юг, пока он не придет со своей армией для совместного похода на Иерусалим. Пьер Бартелеми, как всегда, будучи на стороне Раймунда, заявил о своих новых видениях и снова призвал «Армию Господа» очиститься. Нарастало глубокое недовольство. Начались жаркие дебаты. Было откровенно заявлено, что крестоносцы покинули Марат с одной целью: идти прямо на Иерусалим, но опять застряли. Гуго и Готфрид обсуждали все это, собравшись на специальный совет в палатке Теодора. Позже к ним присоединились Норберт и Альберик, похожие на призраков с фанатично горящими глазами, а также Бельтран.
Как вспоминала позже Элеонора, была тихая теплая ночь, одна из тех, когда они с Теодором совершали уже ставшие привычными прогулки за пределы лагеря, чтобы насладиться густыми, тяжелыми ароматами раннего лета, уйдя подальше от смрада лагерных костров, нужников, чанов, а также от всепроникающей вони, что издавала грязная одежда, надетая на немытое тело. Теодор быстро занял место Гуго в сердце Элеоноры и стал ее задушевным другом. Он не читал ей нотаций, а давал возможность выговориться, что она и делала, причем более искренне и с большей охотой, чем когда-либо на исповеди. Теодор побуждал ее к обсуждению прошлого.
Элеонора несколько неожиданно для себя осознала, что мысль о смерти злого пьяницы мужа, преследовавшая ее ранее, стала меньше донимать во время похода. Иногда она могла неделями не вспоминать о нем. Однако теперь, когда за ней стал ухаживать Теодор и армия понемногу приближалась к Иерусалиму, Элеонора, пережив все ужасы кампании, снова вспомнила о прошлом. Она рассказывала о переменах, которые произошли в ней самой, о растущем отчуждении между ней и Гуго, о прохладном отношении к ней Готфрида, а также о том, как ей в конце концов удалось избавиться от угрызений совести. Элеонора твердо уверовала в то, что ее бывший муж сам навлек на себя погибель. И если она и была в чем-то виновата, то, несомненно, уже искупила свою вину. Да, в некоторой степени это она спровоцировала его неистовство, его ругань и его грубое поведение. Но что такое его смерть по сравнению со смертью тысяч невинных людей, истребленных обеими сторонами в этой так называемой священной войне? В конечном счете поход на восток оказался совсем не таким, каким Элеонора его себе представляла. Однако она здесь — и все тут, и уже ничего нельзя изменить. Да, паломничество уже подходило к концу, однако каким образом Иерусалим сделает ее или кого-нибудь другого человечней и чище? Если крестовый поход как-то и повлиял на нее, призналась Элеонора Теодору, то лишь тем, что очистил ее душу от множества ненужного и наносного. Если они доберутся до Иерусалима и если она останется в живых, то уже не будет больше принимать участие в погоне за мечтой; она начнет все сначала, создаст свой собственный мир и устроится в нем тихо и основательно, как монашенка в своей келье.
Теодор никогда ей не перечил. Они стали часто выезжать вдвоем на конные прогулки, чтобы оказаться подальше от смрада и грязи лагеря, от шума и грохота осады. Мчались галопом куда-нибудь в глубинку и разыскивали там какой-нибудь беленький домик с хлевами, клумбами и огородами.
Теодор садился возле Элеоноры на траву и говорил о том, что его детство и юношество тоже прошло в таком краю и что он всегда мечтал найти ему подобный. Элеонора, внимая ему, явственно услышала, как захлопнулась дверь в прошлое. Возвращения в Компьен не будет. Не будет больше преследовать ее чувство вины за смерть мужа, не будет больше она разделять божественные грезы с Гуго и Готфридом. Когда падет Иерусалим — если он падет, — ее клятва будет исполнена и она начнет новую жизнь, дорога к которой уже ждала ее.
Элеонора вспомнила это обещание, данное самой себе, когда Гуго собрал их на встречу: ее брат был теперь авторитетным лидером, с которым считались и к голосу которого прислушивались. И вот что он четко и властно провозгласил: Готфрид Бульонский и Роберт Фландрский снова воссоединились с «Армией Господа», которая насчитывала теперь в лучшем случае двадцать тысяч воинов. Осада Аркаса истощала их ресурсы, и поэтому ее следовало прекратить, потому что на защиту Иерусалима выступила огромная армия каирского халифа.
— Откуда ты это знаешь? — спросил Бельтран, вваливаясь непрошеным в шатер, волоча за собой чем-то удрученную Имогену.