Когда, при очередном зиг-заге, из вязанки выскочила-таки ветка за которую он держался, вся коротенькая жизнь пронеслась у бедняги перед глазами. Лететь, цепляясь за хворостинку было страшно, но еще страшнее - падать. Благо, шлепнулся он на густую ель, и упругие хвойные лапы смягчили падение. Так что, все еще держащий в ладошке бесполезную веточку, колобок почти не ушибся. Зато совсем потерялся. Так он и шел по лесу, куда глазки глядят, одинокий, всхлипывающий и тихонько зовущий своих ми-ми-ми.
Катился он долго ли, коротко ли, и вдруг увидел ветхую землянку. Круглое окошко, затянутое бычьим пузырем, и почти круглая дверь, внушили круглому колобку положительные эмоции.
- Ми-ми. – твердо решил он. – Ми!
Что в переводе примерно означало: «Нужно попросить помощи. Пусть выведут местные из этой чащи».
…
- Нет, ну не могу я ее проклятую больфе ефть, - прошамкал старик, отодвигая миску с распаренной репой. – Пирофки с репой, котлеты из репы, компот и тот из репы!!! Хлебуфка хочу! Или мяфа!
- Кто тяби виноват, - ответила старуха. – Сам вырастил. А кота с мышью ты ышо в позупрошлум месяце слопал. Жучку, так ышо раньше… Говорила я тебе – посади ышо шо ныть. А ты, нет, репу люблю, репу… Посадил одно единственное растение во весь огород, вот и жри таперыча!
- А курофка наша где? Где нафа Рябуфка? Хоть яифенку бы…
- Дык шо, забыл снова? Ууу! Сляротик! Альцгеймер подоходный… Внучка уперла. Таперыча, в городе, на всем готовом живет, верно с панэли слезла со своей, пярину купила…
- С чаго слезла?
- Панэль. Это мебля такая, инстранная, неуч. На ней стоя спять. Внучка же говрила, стою, значица, на панэли, кругом ночные бабочки… А ночью чаго делають девчины? Спять. Хотя, помница, чаго то ышо было по молодости, да не помню ужо чаго…
- А ишпеки-ка ты, бабка, колобок.
- Чаго? О притолоку стукнулся? Из чаго печь, муки то нет!
- А ты продай шо нить ненуфное.
- Ненужное? Было у меня корыто, оно было ненужное, в нем все равно штирать нечаго. Дык ты его яшо в прошлом годе на шамогонку шменял. И помнишь, как матявировал, помнишь?
- Никада я тебя не матявировал, не бряши!
- Говорил, «пьяному вязеееет!» Щас, мол, выпью, пойду рыбу ловить, поймаю, продам и хватит тябе на новое корыто. А сам? Нажралси, буянить начал, и енту… как ее… ревлюцию с индустряцией в одной отдельно взятой землянке провозглашать, прости, Господи… И хде тока слов таких панабралси, ирод…
- Ты, бабка, от темы не тогось… не уклоняйси… Отвечай, будет мене колобок?
- Да где муку-то взять, пенек ты трухлявый?
- А ты по энтим… как их… шушекам помети. По полочкам пошкреби…
- По каким полочкам? – бабка обвела сухонькой ладошкой абсолютно пустые стенки землянки. – Каким, шоб тябе перевернуться, сусекам? И ваще… Ты хоть помнишь, шо такое сусек? Я вот – нет! И ежели они у нас кады и были – ты их давно пропил!
Тут, в ветхую дверь кто-то робко постучал.
Глава 30. Форменный ужас. А вы говорите – приключения.
30. Форменный ужас. А вы говорите – приключения.
Человечек шустро подбежал к связанной княжне. В три прыжка оказался у нее на коленях. Вытащил из заплечных ножен огромный для себя, но крохотный для княжны двуручный меч и принялся пилить веревку. Но, толи путы армированы, толи меч тупой, но получалось у него плохо. Что там говорить, хреново получалось. То тесть, вообще никак. Трудился минут двадцать, но видимого результата так и не достиг. Он и пилил, и рубил, и строгал… И узел подковырнуть пытался… И дергал, и двигал, и тянул... Взмок, умаялся, и рассмешил Данунашку. Вот и все.
На печи завозились, храп оборвался. Человечек с быстротой молнии спрятался в роскошной гриве княжны. Храп возобновился, человечек осторожно высунул из рыжих волос голову, осмотрелся, убедился в чем-то, и залез на плечо пленнице.
Зашептал на ухо:
- Я не могу. Заговоренные они… Веревки. И никто не сможет не развязать, не разрезать, только тот, кто связал. Прости.
- А ты, кто? – шепотом спросила Данунашка. И с удивлением поняла – человечек говорил по-польски. И она ему, на том же языке ответила.
- Ну… Как тебе сказать… Гээм я. Только в отставке.
- Какой гээм? Или это имя? Гээм? А фамилия?
- Нет, не имя… Но можешь так и называть, не обижусь. Сейчас это не важно, а времени мало. Ведьма скоро проснется. Вон, ворочается, видно жарко ей на печи… Запомни три правила: не верь, не бойся, не проси. И выберешься. Ой…
Он едва успел куда-то юркнуть, как на печи произошло движение, и старуха резко села. Протерла глаза кулаками, потянулась и зевнула. Причем так заразительно, что княжна, едва-едва подавила желание зевнуть в ответ.
Данунашка узнала ту самую бабку, которой хотела помочь на дороге. Только вот изменилась старушка… Хищное выражение лица, ярко блестящие глаза, заострившиеся скулы и несколько выпирающих изо рта длинных зубов. Но это явно была та самая бабка.
Старуха спрыгнула с печи, по-молодецки хекнув. Равнодушно скользнула взглядом по пленнице и загремела грязными чугунками. Наконец, выудила из одного из них подозрительный на вид кусок мяса и с аппетитом зачавкала, обсасывая косточки. Данунашка с ужасом опознала в куске человеческую ступню. На щиколотке виднелся след от полуслезшей при варке татуировки. Цветок что ли? Похож на лилию…
- Вот, была красавица из красавиц, - сказала бабка. – Только добренькая через чур. Размазня. Ну и что, чего добилась дурочка? Попала в котел. И не помог ей никто. И тебе не помогут. Сгинул твой защитничек. Или уже новую юбку задирает где-то…
Хм… «Не верь!» - вспомнилось княжне. Но она все равно судорожно сглотнула, бабкины слова царапнули девичью душу.
- Что, милочка, страшно? Правильно, потрясись… - Старуха с треском оторвала от ступни мизинчик и демонстративно засунув его в рот, смачно захрустела. Девушка обратила внимание на остатки ярко красного лака, некогда покрывавшего ноготок. Да и по размеру ножка была детская или девичья.
«Не бойся!» - пронеслось в голове.
Девушка пожала плечами и попыталась взять себя в руки. Получилось плохо.
- Может развязать тебя, а? Как думаешь?
«Не проси!»
Пани поджала губы и хмыкнув, гордо вздернула носик.
- Ишь, ты… - бабка подошла к пленнице и протянула ей отвратительную пищу. – Будешь? Сама готовила, третьего дня. Еще даже не прокисло. Ну… не слишком.
Лучшее средство, подумалось Данунашке, закрыть глаза и молиться. Что бы не видеть и не слышать этих ужасов и провокаций. Как ее рыцарь делает. Он правда глаза не закрывает, но он ведь, мужчина. А ей можно.
Княжна зажмурилась и зашептала:
- Отче Наш, иже еси…
- Во те на! – Бабка удивленно посмотрела на связанную княжну. – Фиолетовая, а туда же! Нет, ну куда мир катится? Вот, как жить? В кои-то веки…
Что еще она там бубнила, Данунашка не слышала. Молилась.
А зря не слушала. Может заболтала бы… Бабка сначала просто пугала, потом ругалась, потом соблазняла счастьем, богатством, да удачей, потом проклинать стала. А когда поняла, что княжне все, как с гуся вода, зарычала, и стала по избушке метаться да посуду бить. Случайно кинула взгляд в окошко, обмерла. Бросила в огонь веточку чертополоха, недогрызенный кусок человечины и козявку из носа. Яркое свечение сменилось зеленоватыми языками…
Старуха поднатужилась и швырнула привязанную к стулу, взвизгнувшую Данунашку в печь. Прямо в пламя. Плюнула, свистнула, и прыгнула за ней. Опустела избушка.
А через минуту хлипкую дверь выбила могучая нога отважного рыцаря.
…
Один из дружинников заорал, и схватился за ляжку. Второй, с удивлением ощупывал кривоватую стрелу, торчащую из горла. Третий, чудом увернулся от стрелы в лицо, но поймал две в живот и одну в пах. Длинная, почти до колен кольчуга сберегла жизнь, да и смысл этой самой жизни. До того, как пойти в дружину пользовался вой заслуженной славой первого парня в какой-то затрапезной деревне, а такие звания деревенские девчонки раздают не за красивые глаза. А совсем за другие качества.