Кастеллоза. Замковая.
Вернувшись с горы, Амансульта обычно требовала воды и презрительно приказывала выбросить в ров цветы и подарки, присланные ей графом Матье де Сент-Мени. В своё время граф Матье де Сент-Мени откупился деньгами от святого странствия, не ступил твёрдо на стезю святого гроба, ведущую в Иерусалим, туда, где возвышается гробница Христа. Воевать агарян ушли другие истинные паладины. А позже, несколько позже, тот же граф Матье де Сент-Мени не помог Амансульте собрать нужную сумму, необходимую для выкупа барона Теодульфа — её отца, попавшего на востоке в руки неверных.
Да, на востоке.
Там, в жгучих песках, где обитают неверные, кобылы оплодотворяются ветром. Там мясо верблюда, будучи сваренным, продолжает расти. Там из песков, расплавленных полдневным жаром, рогатые муравьи, величиной с собаку, выкапывают рогами самородное золото. Там сарацины истязают воинов христовых, попавших в их нечистые руки.
Кто выкупит барона?
Кто поможет девице Амансульте?
Где взять лишнее золото, где найти лишние безанты и марки?
Разве каждый сосед в округе, помнящий хозяина замка Процинта, не желает лютой смерти барону?
Выкуп, потребованный сарацинами, огромен. Действительно огромен. Барон томится в неволе уже два года. Вместо льстивых баллад, сочинённых льстивыми трубадурами, вместо богохульного рёва всегдашних собутыльников барон слышит только птичью речь неверных, а может, даже и речь не слышит, запертый в глухую каменную клетку, мгла которой темнит его выпуклые неистовые глаза.
Ни один сосед в округе не пожелал помочь девице Амансульте, прозванной Кастеллоза.
Хуже того, маркграф Девер, пользуясь отсутствием барона, попытался отрезать от её владений изрядный кусок леса и объявил несколько её деревенек своими, хотя хорошо знал — земли, имущество и люди барона Теодульфа, паладина, ушедшего в святое странствие, истинного воина христова, отнимающего у неверных гроб Господень, находятся под покровительством самого папы.
До Рима далеко.
Кастеллоза не стала искать правды в Риме, хотя начальник папской канцелярии епископ Данетти приходился ей родственником. Всего лишь за восемь дней крепкие дружинники Амансульты, собравшиеся по первому её зову, дотла выжгли несколько отдалённых деревенек маркграфа Девера, угнали его многочисленных лошадей, даже пытались штурмовать сам каменный замок маркграфа и, хотя замок не был взят, вернулись в Процинту, победно вздымая боевые значки, укреплённые на поднятых копьях.
Ведьма. Так говорят об Амансульте.
Истинно ведьма. В самом верхнем узком окне донжона — башни, выше всех встающей над замком, тревожно теплится по ночам свет. В тихой зале, украшенной старыми выцветшими гобеленами, при свечах, а иногда и при факелах, грея озябшие руки у огня, пылающего в огромном камине, Викентий из Барре, тщедушный монах с маленькими, всегда воспалёнными глазами, тихий, как мышь, но упорный, как старая умная крыса, восстанавливает старые списки. Монах Викентий называет эту залу библиотекой. Именно в этой зале, расположившись с Амансультой, он подолгу рассуждает о познании вещей божеских и человеческих. Наклонясь к камину, он иногда чертит на остывающей, всё ещё как бы дышащей золе пути небесных созвездий палочкой для черчения математических фигур, а иногда произносит странные, непонятные Ганелону слова.
«Блаженствовало бы государство, если бы им управляли учёные мудрецы, или его правители стремились бы научиться мудрости».
Ганелон не понимал.
Если бы государством управляли не благородные бароны с мечами в руках, а нищие старцы, произносящие всякие мудрые слова, разве стали бы прислушиваться к их пусть и мудрым словам преступники или просто плохие люди? Разве вышли бы на поля крестьяне, если бы знали, что этого требует не благородный барон, всегда имеющий возможность послать в деревню вооружённых дружинников, а некий нищий, но мудрый старец, у которого не только что нет дружинников, а и сам он и слаб, и сир, и ходит в простых отрепьях, и есть заплесневелый хлеб, выпрошенный на паперти? Разве не расплодились бы повсюду еретики, если бы благородные бароны не следили строго за тем, чтобы не бродили по их землям странные люди из чужих краёв, распространяющие среди простолюдинов ещё более странные и даже часто опасные мысли?
Ганелон действительно этого не понимал.
Он самолично видел и даже держал в руках тяжёлые, как бы даже влажные на вид многие старые списки и книги. Переплёты их были тронуты плесенью, будто сами списки и книги долгое время хранились на сыром чердаке или наоборот, в глухом подвале.