И со всех ног рванула к распахнутой калитке.
Кочевники потянули из-за спин луки и стрелы.
— Юк![6] — грозно взревел из сугроба вожак.
С чего бы это «юк»-то? Бурцев вытянул шею. Ага, вон оно что!
К деревеньке по узенькой протоптанной стежке меж заваленными снегом рытвинами двигалась цепочка всадников. Ядвига тоже заметила новую опасность. Выскочив из Моосты, девушка свернула с тропки, побежала прямиком через неровную заснеженную пустошь к лесу. Бежала тяжело — проваливаясь все глубже и глубже, пока…
— А-а-ах! — донесся отдаленный вскрик.
И полячка по самые плечи ухнула в яму. Ловушка? Нет… всего лишь торфяник, присыпанный свежим снежком. И незамерзающий, притом, — из-под потревоженного белого покрова дыхнуло облако пара. Бурцев чертыхнулся. Болото ведь тут гиблое, непролазное даже в зиму — можно было и сообразить, почему моостовцы не огородились с этой стороны как следует.
Татары вытаскивали беглянку все тем же арканами. Вскоре Ядвига — грязная, взмокшая, перемазанная в густой вонючей жиже — крепко увязанным тюком лежала рядом с Бурцевым, а степняки выводили из укрытия — плохонького сарайчика возле деревенского частокола — низкорослых мохнатых лошадок. В узкую калитку, смотревшую на болото, влетел всадник. Резко осадил норовистого жеребца, закружил возле полонян. Взметнувшийся из-под копыт сырой снег сыпанул в лицо.
— Ай, молодец, Юлдус! — наездник довольно скалился татарину в шишаке. — Всех взял! Ловко взял!
Тот, кого назвали Юлдусом, улыбнулся в ответ:
— Ага, всех четверых повязали, Кербет. Никто не ушел. Но за то Вейко спасибо — он их сюда привел.
Общались эти двое на вполне сносном русском, точнее — древнерусском. Что было весьма странно!
Молодой горячий конь так и плясал под Кербетом. Блестел конусовидный шлем, клепанный из двух частей. Длинная мелкокольчатая бармица закрывала затылок, уши, плечи, шею, горло и застегивалась под самым подбородком. На верхушке шлема развевались ленточки красного сафьяна, вдетые в маленькое колечко.
Весело звенел доспех. Кольчуга с разрезами в подоле, облегчающими посадку в седле, доходила до колен, рукава — до локтей. Воротник — высокий, жесткий, стоячий, благодаря вплетенным в проволоку кожаным ремням, являлся дополнительной защитой для шеи. На предплечье — двустворчатые наручи. Кисти рук прикрыты сафьяновыми рукавицами, обшитыми железными бляхами и кольчужными звеньями. Маленький легкий круглый щит, которым в бою можно не только отражать вражеские удары, но и при случае хорошенько вдарить левой, болтался у седла. На боку висела длинная — больше ста сантиметров — сабля и кинжал с раздвоенной головкой рукояти. На плечах… Войлочная бурка, что ли? А что, плотная свободно висящая ткань — и от холода защитит, и рубящий удар вражеского клинка ослабит, отклонит в сторону.
Странный всадник со странным именем уверено держал поводья. Джигит, ничего не скажешь! Причем в прямом смысле этого слова: нос с горбинкой, жесткие черты лица и колоритные усики выдавали в нем … горца.
Бурцев проморгался. Снег с ресниц слетел, а орлиный профиль лихого наездника все также отчетливо вырисовывался на фоне неба. Ну, ведь, как пить дать, горец! Блин, надо же. Татары, да кавказцы… Что это за иностранный легион тут хозяйничает?!
— Кто такие? — Кербет еще раз объехал пленников. С насмешкой глянул на неудачницу-беглянку, с любопытством — на китайца. — Зачем направляются в псковские земли?
— А вот сейчас все и разузнаем.
Юлдус шагнул к Сыма Цзяну. Вытащил кляп. Спросил по-русски:
— Кто ты, старик? Ты не похож на немца.
Бурцев усмехнулся: «Не похож на немца!» Да уж, точно подмечено…
Китаец молчал. Вопрос повторили по-татарски. Китаец ответил.
— Моя Сыма Цзян, а твоя — дитя шакала! — брызнул слюной взбешенный уроженец Поднебесной.
Кляп немедленно всунули обратно.
— Этот понимает по-татарски, — радостно сообщил степняк. — Только бранится сильно. И что нам теперь с ними делать, Кербет?
— Вызнать, кто главный, остальных — зарубить. Со всеми возиться нет времени. Но самого важного полонянина нужно оставить для Домаша. А может, повезем к князю Искандеру. Поговори еще с кем-нибудь.
Освальд все еще рычал и дергался, Ядвига совсем сникла. Поразмыслив, Юлдус вытащил кляп изо рта Бурцева. А уж он вопросов ждать не стал. Заговорил сам, глядя в раскосые глаза прямо и твердо. Заговорил по-татарски. Без акцента — как на родном.