Оглушенный, придавленный чужими телами, замотанный при падении в собственный широкий плащ, словно в саван, Освальд Добжиньский лежал неподвижно. Как в ров свысока заглядывала любопытная луна, он не видел. Не слышал, как ножами, штыками и прикладами — чтобы не тратить понапрасну патроны — новые хозяева замка добивали раненых. Не чувствовал, как сверху в ров падали трупы из замка.
Освальда сочли убитым. Чужих воинов ввела в заблуждение кровь оруженосца, обильно перепачкавшая доспехи и одежду рыцаря. Лишь когда лунный диск поблек, а небо на востоке посветлело, веки шляхтича дрогнули.
Холод и неимоверная тяжесть… От холода ныли кости и зудела кожа. Казалось, не было на нем сейчас ни жупана, ни шапки, ни отделанного мехом плаща, ни теплых штанов и сапог, ни плотного стеганного поддоспешника. А от наваленных сверху стылых трупов было трудно, почти невозможно дышать. И все же он заставил себя… Сначала просто сжать и разжать окоченевшие пальцы. Впрочем, сейчас это оказалось совсем не просто. Сейчас это было самым трудным. Зато дальше пошло легче.
Освальд шевельнул плечами. Чье-то тело в одеревеневшей от замершей крови рубахе чуть соскользнуло в сторону. Другое, в задубевшем кожаном панцире, нависло над ним ненадежным пещерным сводом. Освальд протиснулся дальше, еще дальше, еще… Замерзшие руки и ноги начинали повиноваться: обморозить конечности он не успел.
В обледеневшей куче покойников пришлось извиваться ужом. Освальд оставил мертвецам плащ, теплый жупан, перевязь с мечом и шапку. Но когда рыцарь выбрался, наконец, из братской могилы, холодно ему не было. Было жарко.
Он с жадностью ел и глотал снег. И долго-долго не мог отдышаться. Потом тупо смотрел на чье-то обезображенное лицо у своих ног. Добжинец не сразу узнал беднягу, что поднял тревогу: стражнику из подвальной сокровищницы незримые стрелы разворотили полчерепа. А узнав, выплюнул снег, поднялся на ноги. Огляделся.
По дну рва уже тянулась протоптаная тропинка. К стежке с обоих склонов спускались вырубленные в снегу и мерзлой земле ступеньки. Вокруг вповалку лежали трупы. Из сугробов торчали руки, ноги, копейные древка, рукояти секир, острия мечей, оперения и наконечники разбросанных стрел… Странно. Победители даже не позаботились забрать у побежденных трофеи. Мертвецов бросали в ров как есть: в доспехах и с оружием. Да и то ведь верно: зачем нужен меч или арбалет тому, кто владеет громоподобным самострелом, снаряженным невидимыми стрелами?
Чужие голоса заставили его затаить дыхание. Разговаривали наверху, где-то совсем рядом. Стараясь не шуметь, Освальд пополз на звук по утоптанному снегу. Взобрался по ступенькам на кручу. Осторожно выглянул изо рва…
Над распахнутыми воротами Взгужевежи реял незнакомый стяг. Черный крест с изломанными краями в белом круге. Под полотнищем чужого штандарта стояли четверо.
Двое — в касках, от которых, пожалуй, не так уж много будет проку в рукопашной схватке на мечах или копьях и в странных длиннополых одеждах, что, возможно, и спасают от холода, но не от вражеской стали. Сбоку у каждого висели короткие кинжалы. За спинами — плоские короба, вроде тех, что таскают на плечах деревенские девки, когда ходят по грибы-ягоды. В руках эта пара держала свои громометы.
Двое других носили еще более непрактичные наряды. По крайней мере, предназначение плоских шапок, похожих на толстые черствые блины или на береты с козырьками, Освальд постичь не смог. Не шлемы — это точно! Из оружия у этих, с лепешками на головах, были только кинжалы. А в небольших футлярчиках на широких поясах вряд ли могло храниться что-либо пригодное для драки. Скорее всего, к поясам пристегнуты диковинные кошели.
«Благородные рыцари и оруженосцы», — догадался добжинец. Освальд прислушался. Речь звучала немецкая, но какая-то чудная, непривычная. Непонятные слова, необъяснимая чужеродность… На подобном языке разговаривал безумец, называвший себя «послом ненаступивших времен» — тот самый, с которым год назад беседовал в пыточной Конрад Тюрингский. Тот самый, что чуть не всадил в Освальда с полдюжины невидимых пуль. Добжиньца передернуло от неприятных воспоминаний.
— Надеюсь, никто не ушел, оберфюрер? — голос одного из рыцарей прозвучал сухо и требовательно. Так может говорить синьор с вассалом.
— Никак нет, господин штандартенфюрер, — улыбнулся его собеседник. — Только лошадь.
— Лошадь?
— Без всадника.
Шутка не вызвала ожидаемой реакции.