— А ну-ка, взялись! — Откинув коврик, хватаю за край приступка.
— Ого! — свистит полковник, обнаружив в приоткрывшейся черноте ступеньки. — Погреб, что ли?…
— Похоже…
Он хотел лезть первым. Но я остановил:
— Позвольте мне. Я все же помоложе.
Он повторил попытку стать на первую ступеньку. Я опять удержал.
— Ваш хлипкий бронник прошьет даже «ТТ». Подарите его своему начальству.
Невесело улыбнувшись, полковник уступил. А я направил ствол автомата вниз и начал осторожно нащупывать ногами темные ступеньки…
Секунд через пять внизу рванул фугас — так установили эксперты, изучавшие потом место подрыва. Под домом оказался специально оборудованный бункер для длительного проживания пяти-шести человек с соответствующим запасом провизии, воды, оружия и боеприпасов. Если бы мы не обнаружили странный приступок, то Абу Дзейт спокойно отсиделся бы в этом подземелье и, улучив удобный момент, ушел бы в горы к своим пособникам.
Мне повезло: до взрыва я не успел преодолеть и половины крутой лестницы. Или у араба раньше времени сдали нервы. В общем, осколками нашпиговало только мои ноги. Голова и ее содержимое получили приличную контузию от взрывной волны и обрушения внешней стены здания, но зато остались целыми.
Очнулся я на больничной койке на исходе вторых суток. О судьбе же второй группы и моего друга Андрея Ткача товарищи решились сообщить мне через пару недель — когда окончательно пошел на поправку…
Сидим дружной спаянной семейкой вокруг стола. Во главе Дарья Семеновна, довольная нашим вниманием и немного разрумянившаяся от рюмки водки. Юрка прикусил свой длинный язык и скорчил серьезную мину. Надолго ли?… Его подружка вся из себя воздушно-гламурная; говорит медленно, куртуазно и непременно оттопыривает мизинчик, поднося к губам рюмашку. Ну, вылитая Рената Литвинова, только помоложе… Серафима выбрала место рядом со мной. Она больше молчит, грустно рассматривая серебристые пузырьки по краям наполненного минералкой бокала.
— Ты разливай, Пашенька, разливай, — изредка спохватывается тетя Даша, убегает на кухню и возвращается с очередной емкостью салата или жареной рыбы в кляре. — Помянем нашего Андрюшеньку и маму его — сестричку мою ненаглядную.
Разговор за столом стихает, и мы неловко воротим взоры от вытирающей слезы женщины…
У меня сложное чувство по поводу поминок Андрея. Иногда я не верю в смерть своего друга и разговариваю с ним, как с живым. А порой с тяжелым сердцем осознаю, что никогда больше его не увижу.
Из-за этой неопределенности мне не по душе это ежегодное мероприятие, смахивающее на поминки. Зачем поминать человека, если мертвым его не видели? Если нет свидетелей гибели и никто толком не знает, что произошло на перевале?
С другой стороны, останься он каким-то чудом в живых, — разве не подал бы весточки на протяжении четырех лет? Дарья Семеновна долго держалась и разделяла мои сомнения, но постепенно душевные силы иссякли, и ждать старшего из племянников она перестала. А возобновлять обсуждение столь тонкого вопроса не хочется — к чему расстраивать и ранить пожилую женщину? Потому я послушно наполняю рюмки с бокалами, но поминаю только маму Андрея и всех наших погибших товарищей.
— А как это случилось? — шепчет Ирэн, толкая Юрку в бок.
— Отвянь, — кривится тот.
— Ты мне никогда не рассказывал, как погиб твой брат.
— Ну и что! Тебе какое дело?…
Перепалка слышна всем присутствующим.
Удивляюсь бесцеремонности нынешней молодежи, но молчу — я здесь гость. Серафима вздыхает, нервничает и тоже молчит. Она тоже гость — все более редкий и менее значимый…
Наконец, подает голос мудрая тетя Даша:
— Павел, наш Юрий никогда не отличался деликатностью — Ирина, конечно же, ничего не знает. Ты не мог бы повторить свой рассказ о том дне, когда с Андреем произошло несчастье?
Я откладываю вилку, промокаю салфеткой губы и мельком гляжу на Серафиму. Не тяжело ли ей будет вторично услышать эту историю?
Словно отвечая на бессловесный вопрос, молодая женщина пристально смотрит на меня и кивает.
Соглашаюсь и я:
— Мог бы. Но хочу напомнить: меня в тот день рядом с Андреем не было. А эту историю мне довелось услышать от четверых выживших спецназовцев. Был еще пятый, но он… Он странным образом исчез.
Юрка морщит лоб:
— Э-э-э… Сейчас вспомню его фамилию…
На какой-то миг в гостиной тонкой стрункой натягивается тишина.
И вдруг, опережая мою мысль, в этой гулкой тишине звучит спокойный голос Серафимы. Она произносит фамилию так, будто только и делала, что повторяла ее каждый день.