Вечером того же дня Чиано сделал запись, которая свидетельствует о том, что привычка критически подходить к действиям Гитлера позволяла ему более реалистично, чем многим другим представителям фашистской верхушки, оценивать положение: «Многочисленные признаки говорят о том, что начало операций против русских теперь близко, – писал он. – Идея войны с Россией сама по себе полезна, ибо дата краха большевизма будет одной из выдающихся дат в истории цивилизации. Но мне не нравится это как симптом. Поскольку не хватает ясной и убедительной мотивировки, обычное объяснение сводится к тому, что речь идет о попытке найти выход из ситуации, которая развивается не так, как это предполагали… Каков будет ход войны? Немцы думают, что в течение восьми недель все закончится, и это возможно, так как военные расчеты Берлина всегда были более точными, чем политические. Но если этого не случится? Если Красная Армия окажет сопротивление более стойкое, чем армии буржуазных государств? Какова будет реакция в широких пролетарских массах всего мира?»9
Ночное сообщение немецкого посла в Риме вывело итальянских руководителей из состояния напряженного ожидания. В послании Гитлера, которое передал немецкий посол, не содержалось никаких обвинений против Советского Союза. Не содержалось там и соображений идеологического порядка. Гитлер рассуждал как откровенный завоеватель, для которого на первом месте стоят захватнические соображения. Англия побеждена, писал он, но не желает признать себя таковой до тех пор, пока имеется надежда на получение помощи союзников. После падения Франции такими союзниками могут быть только США и Россия. Поэтому следует ликвидировать Россию, бросив против нее все силы. Тогда судьба войны будет решена. Не скрывал Гитлер и грабительских целей, которых он надеялся достичь: «Война на Востоке будет, безусловно, тяжелой, но я ни на минуту не сомневаюсь в ее полном успехе. Я особенно надеюсь, что нам таким образом удастся на долгое время превратить Украину в общую базу военного снабжения, которое, возможно, нам понадобится…»
Наиболее неожиданной и неприятной для Муссолини была та часть послания, которая касалась итальянского участия в войне. «Генерал Маррас сообщил, – писал Гитлер, – что вы, дуче, предоставите в распоряжение по крайней мере экспедиционный корпус. Если таково ваше желание, я его, безусловно, принимаю с сердечной благодарностью, – то у вас будет достаточно времени для его осуществления, учитывая, что на столь обширном театре военных действий продвижение не может происходить одновременно. Однако решающую помощь вы, дуче, сможете оказать, увеличивая ваши силы в Северной Африке»10.
Из слов Гитлера было совершенно ясно, что он охотно обошелся бы без итальянских войск. Было также очевидно, что он хотел бы закончить войну до того, как итальянцы прибудут на фронт. «Этого не было сказано в документе, но было настолько очевидно, будто это было написано», – записал по этому поводу начальник кабинета итальянского министра иностранных дел Анфузо. Точно так же интерпретировал послание Гитлера сам Чиано.
Рассуждения Гитлера опирались на здравый смысл. Действительно, у Италии был свой театр военных действий в Северной Африке, и она там терпела такие неудачи, что была вынуждена просить помощи у немцев. Военное производство Италии испытывало трудности, командные кадры ее армии были слабыми, а солдаты плохо обучены. Логически она должна была сосредоточить все силы на Средиземном море, которое Муссолини считал главным объектом своих походов.
Дуче делал вид, что он не понимает советов Гитлера. Сообщая о решении Муссолини послать войска в Россию, Чиано напоминал итальянскому послу в Берлине: «Постарайся добиться согласия. Здесь этого ждут с большим нетерпением». Чиано подчеркнул слово «здесь», и было ясно, что под ним следовало понимать Муссолини.
Что же заставляло главу итальянского фашизма при первых слухах о подготовке Гитлером нападения на Советский Союз позаботиться о готовности экспедиционного корпуса? В официальных выступлениях Муссолини делал упор на идеологическом характере войны, подчеркивая, что фашистская Италия считает своим долгом участвовать в походе против коммунизма. Этот же мотив он широко использовал во время переговоров с Гитлером. «Ваше решение взять Советскую Россию за горло вызывает у нас энтузиазм», – писал он в ответ на сообщение Гитлера о начале войны.
Официальная пропаганда получила указание срочно извлечь на свет лозунг верности фашистской Италии «старому знамени антикоммунизма», сданному в архив в годы действия германо-советского пакта. Не имея возможности дать вразумительные объяснения агрессии против Советского Союза, фашистские писаки прибегли к невероятной смеси риторики, мистицизма и вульгарных домыслов. Так, Паскуале Пеннизи писал в журнале «Вита итальяна»: «Никакая другая война не может принести того ощущения спокойствия, как эта, и никакой другой взрыв насилия неспособен найти столь полного отзвука в сознании, как этот высший акт справедливости… Теперь, когда наше старое знамя антибольшевизма опять развевается во главе батальонов, духовная, идеологическая, политическая и военная перспективы стали ясными и очевидными. Для Духа объявление войны Советскому Союзу явилось актом освобождения. А для Революции это радостное освобождение Духа, эта абсолютная ясность позиций явилась лучшей перспективой для марша вперед во время войны и после нее».
Далее автор статьи серьезно заявлял, что в военном плане СССР является «придатком Британской империи», а в политическом – «большевизм представляет собой окончательную логическую трансформацию демолиберализма, официальное название которого – иудаизм».
Смешно было бы искать в пропагандистских тезисах обоснование истинных мотивов действия фашизма. Мотивы идеологического «крестового похода» имели определенное влияние на внешнюю политику Италии – это вытекало из самой сущности фашистского режима. Однако они объясняли в первую очередь юридический акт присоединения Италии к агрессивной войне против Советского государства, а не поспешность, с которой Муссолини стремился послать своих солдат на Восток. Причины, заставлявшие Муссолини так торопиться, были обусловлены соперничеством между Италией и Германией.
Как известно, Италия не вступила в войну, когда Гитлер напал на Польшу. И произошло это не из-за недостатка воинственного пыла у руководителей, но от сознания несвоевременности вступления Италии в «большую войну». Во время заключения «стального пакта», в мае 1939 года, Муссолини вручил Гитлеру специальный меморандум с просьбой о трехлетней отсрочке, после которой страна сможет участвовать в войне против «плутократических» государств.
Вынужденное состояние «невоюющей» стороны, в котором находилась Италия с сентября 1939 года, чрезвычайно раздражало Муссолини. Он с нескрываемой завистью наблюдал за действиями Гитлера; нетерпение Муссолини перешло в лихорадочное возбуждение, когда гитлеровские дивизии вторглись на территорию Франции. 11 июня итальянские войска получили приказ напасть на агонизирующую Францию. «Мне нужно несколько тысяч убитых для того, чтобы обеспечить себе место за столом мирной конференции», – так объяснил Муссолини свое решение.
В сентябре Муссолини отдал приказ о наступлении на Египет: эта война должна была «принести Италии славу, о которой она тщетно мечтала на протяжении многих веков». В октябре того же года, стремясь уравновесить успехи Гитлера в Европе, Муссолини напал на Грецию. «Мы сломаем Греции ребра», – громогласно заявил дуче. Однако ни «сломать Греции ребра», ни въехать на белом коне в Каир Муссолини не удалось. Более того, в обоих случаях пришлось прибегать к помощи немецких войск, для того чтобы избежать тяжелого поражения. Муссолини быстро нашел причину неудач итальянской армии: «Дело в том, что человеческий материал, с которым я работаю, ничего не стоит, – говорил он Чиано. – Надо признать, что итальянцы 1914 года были лучше нынешних. Это неутешительный результат для фашистского режима, но это так».
Тем не менее Муссолини не оставлял надежды на успех в соревновании с Гитлером. Для усиления позиции фашистской Италии после победы – а в этой победе в тот момент Муссолини не сомневался – необходимо было участие в войне на Восточном фронте. Об этом дуче говорил на первом после нападения на СССР заседании Совета министров (5 июля 1941 года). «В ночь на 22 июня, – сказал Муссолини, – Гитлер передал мне послание с сообщением о том, что он принял решение атаковать Россию. Это – историческое решение, и я сразу осознал его серьезность и значение, которое оно имеет для будущего Германии и Европы: последствия этого решения будут ощущаться на протяжении веков».