— Ты бы узнал мальчика, если бы увидел снова?
— Да.
— Хорошо. — Гийом глубоко вздохнул, втянув воздух, и уперся руками в край стола. — А теперь, Уильям, расскажи мне о здешних настроениях.
Смена темы разговора привела Уилла в замешательство.
— Что рассказать, мессир?
— Мне нужно понять, что здесь происходит. Я знаю этот прицепторий, провел здесь половину жизни и вот сейчас вернулся после долгого отсутствия. Главный коммандор Годин и маршал де Север, конечно, посылали мне донесения во Францию и на Сицилию, но для создания общей картины я хочу знать, что думают о теперешнем положении рыцари и сержанты. — Гийом вскинул голову. — Что думаешь ты, Уильям?
Уилл молчал. Откровенный ответ давать было нельзя.
— Ну, — медленно начал он, — мы все довольны вашим прибытием. И здесь все спокойно… пока соблюдается мир с сарацинами.
Гийом кивнул:
— Да-да, мир. — Он направил на Уилла проницательный взгляд. — Примечательно, что в донесениях, которые я получал, говорилось примерно то же самое. — Гийом слегка улыбнулся. — Можешь придержать правду при себе, Уильям. Я и без того вижу, насколько люди подавлены. Достаточно посмотреть им в глаза. И сомневаюсь, что их утешает этот мир. — Уилл хотел что-то сказать, но великий магистр его остановил. — Сколько владений мы отдали сарацинам за последние десятилетия? Почти тридцать. А сколько потеряли людей? — Он вновь посмотрел на Уилла. — Невозможно перечесть.
— Это правда, — согласился Уилл, — войны унесли многих, но…
— А ты, Уильям? Ты потерял кого-нибудь из близких? Товарищей? Наставников?
Уилл молчал. Великий магистр внимательно смотрел на него, ожидая ответа.
— Я потерял отца.
— Где?
— В Сафеде.
Лицо великого магистра смягчилось.
— Я был здесь, в Акре, когда там случилась эта бойня, и меня глубоко потрясло мужество наших людей, которые выбрали смерть, но не перешли в веру сарацинов. Я слышал также рассказы о жестокости Бейбарса, приказавшего осквернить их тела. Это ранило меня до глубины души. Что же говорить о тебе. Можно представить, как ты ненавидишь убийц отца.
— Поначалу ненавидел, — проговорил Уилл, с трудом удерживая голос ровным. — Но потом простил султана, когда он позволил мне похоронить отца.
Последние слова как горящий фитиль воспламенили его память.
После подписания Бейбарсом мирного договора Уилл отправился в Сафед с двумя воинами полка Бари, которых султан дал в сопровождение. Огромная крепость по-прежнему возвышалась над рекой Иордан. Только приблизившись, Уилл заметил следы осады. Стены были в отметинах от камней осадных орудий и почернели от греческого огня. В крепости стоял отряд мамлюков. По внешнему двору бродили козы и куры, играли дети. Впрочем, людей здесь было немного. Величественное сооружение пустовало. Уилл зашел в оскверненную и разграбленную часовню. Статую Святого Георгия, покровителя Темпла, мамлюки сбросили с пьедестала и раскололи.
В воротах, рядом с навесной башней, он разглядел на стене фразу, написанную по-латыни, кажется, смолой:
«Non nobis, Domine, non nobis, sed nomini tuo da gloriam». «Не за себя, о Боже, не за себя, а во славу Твою».
Это были слова псалма, который рыцари произносили перед битвой. Уилл провел пальцем по черным буквам. Кто их написал? И когда? Перед тем как люди покинули крепость, поверив обещаниям Бейбарса? Или раньше? В любом случае люди могли найти утешение в этой надписи, когда выходили из ворот.
Восемьдесят голов, надетых на пики, потрясли Уилла, к этому он готов не был. Упав на колени, он очень долго смотрел, прежде чем нашел силы подняться и сделать то, что следовало. Разумеется, остались лишь черепа, ведь прошло шесть лет. Некоторые слетели с пик или соскользнули вниз. Два черепа вообще отсутствовали. Уилл узнал у мамлюков, что после казни тела рыцарей сожгли на костре, так что от них остались лишь эти черепа. Определить, какой принадлежит его отцу, было невозможно. Уилл прошел вдоль ряда, внимательно осматривая каждый, затем еще раз и сдался. Мамлюки молча наблюдали за ним, когда он отправился в крепость, нашел в каком-то стойле лопату, вернулся и начал исступленно копать братскую могилу. Его ничего не стесняло, он имел позволение султана и работал весь долгий жаркий день, забыв о еде, жажде и боли в руках. Наконец, когда солнце опустилось за дальние горы, погрузив речную долину в туманные тени, он бросил на могилу последнюю горсть земли. А затем тяжело сел рядом и еле ворочая языком прочитал молитву.
Уилл посмотрел на великого магистра:
— Ненависть к тем, кто убил отца, почти поглотила меня. Я был близок к одержимости. Следовало остановиться и простить.