– Без мечей и копий он всего лишь бумажка, – опустила свиток Елена.
– На колу мочало, начинай сначала, – рассмеялся князь. – И зачем он тогда нужен?
– Без ярлыка – разбой, а с ним – законное требование.
– Кругом крючкотворы! – вздохнул Егор. – В какой век ни глянь, везде одно и то же. И здесь то же самое.
– Звал, князь-батюшка? – прямо в дверях склонился в поклоне Горшеня.
– Иди сюда, – поманил его пальцем Вожников. – Остальные свободны. Милана, проследи, чтобы под дверью никто не подслушивал.
– Сделаю, княже, – кивнула дворовая девка и махнула рукой на сунувшегося было в горницу паренька: – Ступай отсель, Ушкарь. Опосля доложишься.
Служанку жены Егор помнил как бабу преданную и исполнительную, а потому уже спокойно поинтересовался у просто одетого мужика:
– Ну-ка, вспоминай. Ничего странного не случилось, пока ты меня в Орде подменял?
Сегодня никто не узнал бы в сгорбленном, бородатом и лохматом простолюдине широкоплечего и гладколицего князя с крепкими руками и горящим взором – но на то и расчет. Коли нужда возникнет – волосы сбрить недолго, одежду поменять, плечи развернуть… Никто и не догадается, что на выезд парадный, в ряды торговые али на пир шумный не сам правитель, а слуга его отправился. Егор же, пока его в одном месте видят, совсем в другом может дела важные незаметно устраивать. В последний раз почти месяц по Тавриде «партизанил», пока его в Орде числили.
– Не гневайся, княже, – покосившись на дверь, выпрямился тайный двойник. – В Орде, что ни день, всякие странности творились. Всех не упомнишь. Молви понятнее, о чем сказывать?
– Ярлыка какого Темюр-хан тебе не писал? – резко спросила княгиня Заозерская, положив свиток на колени и хищно наклонившись вперед.
– Соль-Галицкую обещал, когда уговаривал ватажников твоих, княже, супротив Едигея, эмира свого, в сечу бросить. Вином поил, набегами татарскими стращал, – неуверенно запустил пальцы в черную бороду Горшеня и слегка ее подергал. – Я без тебя не знал, княже, что сказывать. Темюр же, вестимо, одной рукой ярлык писал, другой же душегубство готовил. Подорвал меня, басурманин, вместе с грамотой. Прямо во дворе постоялом и подорвал. Как жив остался, и не помню.
– Горшеня! – от восторга сжала кулаки княгиня. – Ты… Да я тебя…
– Дарю тебе шубу со своего плеча, – первым нашелся Егор и широким жестом сдернул с плеч ненавистное, но драгоценное одеяние, накинул ферязь слуге на плечи. – Молодец! Я тебя еще и не так награжу. Достоин! Ныне же к семье ступай, отдохни. Вижу, ты един из всей дружины трезвым ходишь.
– Да как бы не сболтнуть лишнего спьяну-то, княже, – вроде даже повинился слуга, поправляя на себе дорогой подарок.
– Я так и понял. Иди.
– Благодарствую за милость, княже. – Горшеня низко поклонился и упятился за дверь, снова съежившись и сгорбившись.
– Ой! – дернулся Егор. – Я же ему твой подарок отдал, Леночка моя. Прости меня, дурака, совсем из головы вылетело.
– Ничего, мой князь, – с нежностью, двумя руками, опять подняла перед собой грамоту княгиня. – Он был достоин. Был бы при мне кошель с золотом, тоже одарила бы, не колеблясь. Заслужил.
– Подожди, – спохватился Вожников. – Я ведь на ордынский трон Айгиль посадил, жену хана Керимбердея. Она не то что не чингизидка, она вообще женщина! И ничего, приняли. Эмиры и мурзы тамошние служили ей и не мяукали.
– Хан Керимбердей чингизид, от него у жены право на власть, – спокойно пояснила Елена. – Ее право суть отблеск родовитости хана, упавший на нее благодаря замужеству. И еще неведомо, сможет ли она на этом троне усидеть. Но нам сия слабость токмо на руку. Мыслю, без твоей поддержки ей будет не удержаться. Твоим именем возможных бунтарей-смутьянов пугать станет, твоим могуществом собственных подданных осаживать, дружбой с тобой свою силу возвеличивать. И потому ей придется быть нам послушной союзницей, а не опасным соперником. Ты без нее с любой бедой справишься легко, она без тебя уже к осени падет.
– В Крыму без меня справлялась…
Продолжить свою мысль помешала Милана – громко постучалась в дверь и тут же заглянула:
– Тут купец верный к тебе просится, княже. Михайло Острожец который. Дозволишь пустить?
– Конечно, пускай! – Егор разом забыл о политическом хитроплетстве. – Дозволяю немедля!
Служанка отошла в сторону, и в горницу уверенно шагнул кряжистый и большерукий новгородец во влажном синем кафтане, подбитом рысью, и в рысьей же шапке. От него пахло дымом походных костров, рыбой, дождем и дегтем, лицо было темным от загара, борода же и усы, наоборот, выцвели от яркого южного солнца.
– Ну, наконец-то! Рад видеть, друже! – Вожников крепко обнял гостя, похлопал его по спине, отступил: – Ну, рассказывай! Где был, чего видел?
– Откуда ты здесь, Михайло? – поинтересовалась княгиня, повернув к купцу голову. Ярлык из ее рук куда-то исчез. Спрятала. – Распутица ведь ныне, все дороги непроезжие.
– Что мне дороги, матушка? – низко поклонился ей новгородец. – Для ладей дороги завсегда гладкие, пока дедушка Мороз их в камень не обратит.
– Откуда же ты на ладье сюда пришел? – вскинула брови Елена. – Нечто волоком Ухтомским? Так он вроде как закрыт ужо. Какой безумец на зиму глядючи в моря северные пойдет? Не ровен час средь лесов корабль льдами прихватит. До нас же на Вожу проще посуху двадцать верст проехать, нежели корабль волочить.
– Я, княгинюшка, от Онеги по реке поднялся, – склонил голову Острожец и громко хлопнул в ладони. – С гостинцами…
В горницу заскочили двое мальчишек, одетых в нарядные синие зипуны, отороченные зайцем, и следом за ними буквально вплыла завернутая в легкий бежевый ситец, обсыпанный какими-то блестками, чуть смуглая красотка с серьгой в правой ноздре, с черными густыми бровями и такими же угольно-глянцевыми волосами, зачесанными под платок. Длинные ресницы пушистыми веерами обрамляли распахнутые синие глаза, талию стягивала позолоченная цепочка, ноги же были босыми. Но чистыми – похоже, разулась она все-таки у порога, по улице так не шла.
Девушка, мгновенно приковавшая взоры всех присутствующих, держала в руках расписную деревянную шкатулку солидных размеров – почти локоть в длину, немногим меньше в ширину, – покрытую золотой росписью по синему фону и с окованными уголками. Натуральный сейф. Мальчишки выставляли перед собой бархатные свертки.
– Филька! – скомандовал купец, и один из них выступил вперед, развернул лоскут. Острожец извлек из складок тряпицы продолговатый лоток целиком из слоновой кости, с костяной же резной крышечкой, с поклоном протянул Елене: – Прими, хозяюшка, подарок из земель заморских. Благовония сие разные. Коли шарик любой к углям кинуть, ароматами небесными светлица враз наполнится. Сказывают мудрецы индийские, иные запахи разум острее делают, иные чувства отворяют, иные расслабляют, дабы отдыхалось легко после трудов праведных, иные разум мутят, ровно вино, иные веселье вызывают, иные – томление любовное. Масла же индийцы токмо любовные делают. Тебе они ни к чему, твоя краса и без того любого сразит, да и муж у тебя любый рядом. Но я уж отказываться не стал.
– Спасибо тебе, Михайло, за диковинку, – приняла подарок довольная Елена. – Попробуем, таковыми ли благовония сии окажутся, как их нахваливают.
– И тебе подарок, княже, от оружейников тамошних.
Новгородец развернул сверток в руках второго паренька и поднес Егору странный, сильно изогнутый кинжал в серебряных, покрытых тонкой чеканкой ножнах.
Вожников, конечно же, первым делом выдернул клинок, удивленно цокнул языком, глядя на кривое лезвие с двусторонней заточкой: у рукояти широкое, в половину ладони, но быстро сходящееся в тонкое острие.
– Кханджарли такие в краях индийских называют, княже, – пояснил Острожец. – Очень индусы его ценят. Сказывают, нет такового лучше в схватке. Любую броню пробивает, в руке хорошо сидит, раны оставляет такие, после которых не поднимаются.