— Хорошо, сейчас выйду.
И генерал вышел на лужайку, находившуюся в некотором расстоянии от замка.
— Ваше сиятельство, — сказал сыщик, — из этих людей ничего не выжмешь. Я знаю только одно, если вы останетесь в Эгах и будете отучать местных жителей от привычек, которые они приобрели в бытность здесь мадмуазель Лагер, вы дождетесь, что и вас подстрелят... Делать мне тут, во всяком случае, больше нечего; они меня остерегаются больше, чем ваших сторожей.
Граф расплатился с сыщиком, и тот уехал, подтвердив своим отъездом подозрения, возникшие у виновников смерти Мишо. Когда генерал вернулся к гостям, на лице его было написано такое сильное и глубокое волнение, что жена встревожилась и спросила, что нового он узнал.
— Мне не хотелось бы тебя пугать, дружок, но все же тебе следует знать, что смерть Мишо — косвенное предостережение нам, чтобы мы уезжали отсюда...
— Я бы ни за что не уехал, — сказал г-н де Труавиль. — У меня были такого же рода неприятности в Нормандии, хотя в другой форме, и я не уступил, теперь все обошлось.
— Господин маркиз, Нормандия и Бургундия совершенно различные местности, — заметил супрефект. — Виноградный сок сильнее горячит кровь, нежели яблочный. Мы не так хорошо знакомы с законами и судопроизводством и окружены лесами, промышленность у нас еще не развита, мы дикари... Если бы спросили моего совета, то я бы посоветовал продать имение и поместить деньги в ренту; доходы графа удвоятся, и никаких хлопот. Если граф любитель деревни, он легко приобретет в окрестностях Парижа замок и парк, обнесенный оградой, не менее прекрасный, чем Эгский парк, но туда никто посторонний не войдет, а фермы при замке будут сдаваться в аренду, и только таким людям, которые приезжают в собственных кабриолетах, платят кредитными билетами; уверяю вас, за весь год не придется составить ни одного протокола... Дорога в поместье и обратно в Париж займет три-четыре часа, не больше, и господин Блонде, и маркиз будут у вас, графиня, не столь редкими гостями.
— Чтобы я отступил перед крестьянами, когда я не отступил даже на Дунае!
— Да, но где ваши кирасиры? — спросил Блонде.
— Такое прекрасное имение!..
— Вам за него сейчас дадут больше двух миллионов!
— Один замок, наверное, стоил не меньше, — заметил г-н де Труавиль.
— Самое прекрасное поместье на двадцать миль в окружности, — сказал супрефект. — Но вы найдете еще лучше в окрестностях Парижа.
— Сколько дохода дают два миллиона? — спросила графиня.
— Сейчас около восьмидесяти тысяч франков, — ответил Блонде.
— Эги приносят не больше тридцати тысяч франков чистого дохода, — сказала графиня, — и, кроме того, за эти годы вы произвели громадные затраты, окопавши весь лес канавами...
— Сейчас можно за четыреста тысяч франков получить под Парижем королевский замок — купить чужое безумство, — сказал Блонде.
— А разве вы не дорожите Эгами? — спросил граф жену.
— Неужели вы не понимаете, что я в тысячу раз больше дорожу вашей жизнью! — ответила она. — К тому же со дня смерти бедняжки Олимпии и убийства Мишо этот край мне опротивел; мне чудится, что у всех, кого ни встретишь, лица какие-то зловещие, угрожающие.
На другой день вечером в салоне г-на Гобертена, в Виль-о-Фэ мэр встретил супрефекта следующей фразой:
— Итак, господин де Люпо, вы изволили побывать в Эгах?
— Да, — ответил супрефект со скромно торжествующим видом, бросая нежный взгляд на мадмуазель Элизу. — Я очень опасаюсь, что мы лишимся общества генерала: он хочет продать имение...
— Господин Гобертен, позаботьтесь о загородном доме... Я больше не в силах переносить пыль и шум Виль-о-Фэ. Как пташка в клетке, я рвусь в чистое поле, в лес... — томно проговорила мадам Изора, полузакрыв глаза, склонив голову на левое плечо и небрежно перебирая свои длинные белокурые локоны.
— Да будьте же вы наконец благоразумны, сударыня, — прошептал Гобертен. — При вашей болтливости приобрести загородный дом не так-то легко...
Затем, обратившись к супрефекту, он спросил:
— Что же, так до сих пор и не удалось разыскать убийцу начальника охраны?
— По-видимому, нет, — ответил супрефект.
— Это сильно повредит продаже Эгов, — во всеуслышание заметил Гобертен, — Про себя скажу, что ни за что не купил бы этого поместья... Очень уж зловредное здесь население; даже во времена мадмуазель Лагер мне приходилось с ними воевать, а одному богу известно, как она им мирволила!
Май уже подходил к концу, но ничто не говорило о намерении генерала продать Эги, он все еще колебался. Однажды вечером, часов около десяти, генерал возвращался из лесу домой по одной из шести аллей, шедших от площадки охотничьего домика; генерал отпустил сторожа, так как замок был уже недалеко. На повороте аллеи из-за куста вышел человек с ружьем.
— Генерал, — сказал он, — вот уже третий раз я беру вас на мушку и третий раз дарю вам жизнь.
— А почему ты хочешь меня убить, Бонебо? — спросил генерал, не выказывая ни малейшего волнения.
— Да что ж, если не я, так другой кто убьет. Только я, видите ли, чувствую слабость к людям, служившим императору, не подымается у меня рука подстрелить вас, как куропатку... Лучше не спрашивайте, все равно ничего не скажу. Но у вас есть враги посильнее и похитрее, чем вы, и они с вами справятся. Если я вас убью, то получу тысячу экю и женюсь на Мари Тонсар. Дайте мне несколько несчастных арпанов земли и какую ни на есть хибарку, и я буду говорить то же, что говорил до сих пор: не представилось, мол, удобного случая. Вы еще успеете продать поместье и уехать, но торопитесь. Хоть я и негодяй, а все-таки совесть у меня есть; другой, пожалуй, вас не пожалеет...
— Ну, а если я тебе дам то, что ты просишь, скажешь, кто тебе пообещал тысячу экю? — спросил генерал.
— Мне это неизвестно; а человека, который меня на это дело подговаривает, я слишком люблю и не назову... Да, если бы вы даже и знали, что это Мари Тонсар, это все равно ни к чему бы не привело. Мари Тонсар будет молчать, как могила, а я отопрусь от своих слов.
— Зайди ко мне завтра, — сказал генерал.
— Слушаюсь, — сказал Бонебо. — А если решат, что я недостаточно ловок, я вас предупрежу.
Неделю спустя после этого оригинального разговора весь округ, весь департамент и Париж были залеплены огромными объявлениями о продаже Эгов по участкам через контору суланжского нотариуса г-на Корбино. Все участки на общую сумму в два миллиона сто пятьдесят тысяч франков остались за Ригу. На следующий день Ригу велел изменить имена владельцев: г-н Гобертен получил лес, а Ригу и чета Судри — виноградники и прочие угодья. Замок и парк были перепроданы черной банде[71], за исключением охотничьего домика и принадлежащих к нему служб: г-н Гобертен подарил их своей чувствительной и поэтичной подруге.
Много лет спустя после этих событий, зимой 1837 года, один из самых крупных политических писателей того времени, Эмиль Блонде, дошел до последней степени нищеты, которую ему прежде удавалось скрывать, ведя блестящую светскую жизнь. Он уж подумывал решиться на отчаянный шаг, ибо убедился, что, несмотря на свой ум, знания и практический опыт, он только машина, работающая на других, увидел, что все места заняты, что он уже на пороге зрелого возраста, а не имеет ни общественного положения, ни денег, что глупые и бестолковые мещане сменили придворных и бездарных людей Реставрации и что государство снова становится таким, каким оно было до 1830 года. Однажды вечером, когда он был близок к не раз осмеянному им самоубийству и мысленно окидывал последним взглядом свою жалкую жизнь, в сущности трудовую, а не праздную, хотя его и попрекали кутежами, перед его глазами встал прекрасный и благородный образ женщины, словно статуя, уцелевшая во всей своей неприкосновенности и чистоте среди печальных развалин, — в эту минуту швейцар подал ему письмо с черной сургучной печатью. Г-жа де Монкорне извещала о смерти мужа, снова поступившего на службу и командовавшего дивизией. Графиня унаследовала все его состояние: детей у нее не было. Полное достоинства письмо ставило в известность Блонде, что сорокалетняя женщина, любимая им во дни ее молодости, дружески протягивает ему руку и предлагает значительное состояние. Спустя некоторое время состоялась свадьба графини де Монкорне и Эмиля Блонде, получившего назначение на должность префекта. Отправляясь в свою префектуру, он избрал дорогу, когда-то ведшую в Эги, и приказал остановиться на том самом месте, где прежде стояли две сторожки, ибо хотел посетить бланжийскую общину: там все вызывало столько нежных воспоминаний в сердцах обоих путешественников. Край был неузнаваем. Вместо таинственного леса и парка с его аллеями тянулись распаханные поля; окрестности напоминали лист картона с наклеенными образчиками материй. Крестьянин — победитель и завоеватель — завладел имением. Оно было раздроблено на тысячи участков, а население между Кушем и Бланжи увеличилось втрое. Некогда столь оберегаемый пленительный парк был распахан, и охотничий домик, именовавшийся ныне виллой «El Buen Retiro»[72] и принадлежавший Изоре Гобертен, обнажился. Это было единственное уцелевшее строение, высившееся среди полей, или, вернее, среди полосок распаханной земли, сменивших прежний пейзаж. Здание походило на замок, до того жалки были разбросанные кругом домишки, типичные крестьянские постройки.