Вставшая перед партией дилемма не была новой для экономического развития России. Существовали абсолютно противоположные варианты ее решения: либо разрешить крестьянству обогащаться, создать процветающее сельское хозяйство и благодаря сбалансированному росту и социальной стабильности постепенно получить необходимую для целей индустриализации прибыль, либо «прижать» крестьянство тяжелыми налогами, сохранять низкие цены на сельскохозяйственную продукцию и расширять экспорт зерна, что позволило бы в короткие сроки накопить капитал и быстро провести индустриализацию, а уж затем перенаправить средства в сельское хозяйство. В любом случае крестьянство рассматривалось главным образом как экономический ресурс, ко всему прочему еще и создававший проблемы; по сути, к нему относились почти как к внутренней колонии. В середине 1920-х гг. Е.А. Преображенский, представитель левой оппозиции, требовал установить условия торговли, невыгодные крестьянству, и взимать с него «дань» для ускорения накопления капитала и индустриализации. Без всякой иронии он окрестил этот процесс «первоначальным социалистическим накоплением» в интересах советской власти, по аналогии с ненавистным Марксу «первоначальным капиталистическим накоплением». Н.И. Бухарин, ведущий теоретик партии и во многом наследник Ленина в приверженности к умеренной крестьянской политике, предостерегал, что это первоначальное социалистическое накопление создаст угрозу для смычки, приведет к массовому недовольству крестьян и их уходу с рынка, как произошло во время Гражданской войны. Бухарин опасался, что, если пренебречь интересами крестьянства, под угрозой окажется сама стабильность государства{55}.
Экономические дилеммы оттеснялись на второй план внеэкономическими факторами, во многом влиявшими на них. Как и раньше, баланс между двумя подходами определяла война или угроза войны, и именно вопросы политики и власти оказывали воздействие на принятие решений и выработку политического курса. В конце 1920-х гг. тяжелейший кризис НЭПа затмил блестящие теоретические построения Преображенского и Бухарина. В 1927 г. страну охватила «военная тревога», страх перед вооруженной интервенцией; власти взяли курс на установление режима чрезвычайного положения{56}. Государство стало напоминать осажденную крепость, находящуюся в состоянии гражданской войны и конфронтации со всем остальным миром. Сформировавшаяся в результате ментальность стала первым из многих слагаемых политической культуры сталинизма. Перед лицом военной угрозы форсированная индустриализация оказывалась жизненно необходимой для обеспечения безопасности страны.
Несмотря на хороший урожай, в 1927 г. объемы торговли зерном резко упали по целому ряду причин. Частично дело было в том, что крестьяне реагировали на угрозу войны точно так же, как и городские жители: они начинали делать запасы. Однако накопительство составляло только часть гораздо более фундаментальной проблемы. За 1920-е гг. уровень потребления среди крестьян вырос — они предпочитали больше есть и меньше продавать. Пожалуй, впервые за всю свою историю они могли себе это позволить, к тому же налогов с них брали меньше, чем до революции, а продажа хлеба давала слишком маленький доход. К 1927 г. «товарный голод» уничтожил большую часть мотивов для вывоза хлеба на рынок. Вдобавок после семи лет обильных урожаев и после кризиса, вызванного «ножницами цен», партия в 1926 г. снизила цены на хлеб, желая подстегнуть развитие промышленности, и таким образом лишила крестьян еще одного стимула продавать его. Результатом стал катастрофический дефицит государственных хлебозаготовок.