— И мне тоже! Идем, что ли! — беспечно сказал Петька.
— Мне што, — ответила Фенька, — за тебя боюсь! Хоть ты, подлец, и бил меня тогда…
— Не путайся с Васькой, — он обнял ее и повел по бульвару. Она прижалась к нему.
— Теперь, хоть зарежь меня, к нему не пойду. Выкуси!.. А тогда ты мне всю рубашку порвал. Чинила, чинила…
— Не кусайся… Ну, ладно! Иди пока что. Я водки возьму!
Она остановилась у дверей закусочной, а Петька подошел к сбитенщику и купил у него полбутылки.
— Идем!
— Ай, Петька-Гвоздь! — вскрикнула курносая Машка, увидя входившего в закусочную Петьку.
— Самолично! Наше вам! — но Машка быстро отвернулась от него к своим собеседникам, видимо, проученная.
— Садись тута, Фенька! Малый, пару чая, да поджарку сваргань! Живо! — командовал он, опускаясь на стул и кидая на стол фуражку.
— Ишь, командир какой! — проговорил сидящий с Машкой рыжий, маленький Комар.
— Оставь! — окрикнул его Ванька, — пущай душу тешит!
Петька взглянул на них и усмехнулся.
— Мразь! — громко сказал он Феньке, которая вдруг побледнела и откинулась к спинке стула. — Что ты? — и он оглянулся.
Из другой комнаты вышел долговязый парень в пиджаке поверх фуфайки. Он шел прямо к Феньке и встряхивал лохматой головой.
— Пожалте-с! — произнес половой, с грохотом опуская на стол поднос с чайником и шипящую сковородку.
В это время Васька подошел к столу вплотную и хрипло проговорил:
— Я тебе что сказал, стерва! Опять клочки захотела. Иди прочь! — и он протянул к Феньке волосатую руку…
Петька резко отвел его руку и сказал:
— Ее оставь! Со мной говори. Я ей приказал с тобой не путаться, понял? Фенька, пей!
Васька несколько мгновений стоял, тараща на него злые глаза, потом разразился:
— Ты? мне? ее?.. Мазурик! Сволочь… Да я тебя раскровяню всего, я ей…
— Попробуй!..
— А то нет?
— Слышь, он, как Еруслан, всех осилит, — отозвался от своего стола Комар, — как того чиновника. Тогда. На дворе!
— А леща? — хрипло выкрикнул Ванька.
— Свой есть! — усмехнулся Петька и опустил руку к сапогу.
— Ну, ты! — прошипел Васька, стукнув кулаком по столу, — помни!
— Иди! — сказал Петька, — а может, выпить хочешь?
— Я тебе выпью! Мер-за-вец!!..
— За твое здоровье, — Петька опрокинул чашку в рот. Васька отошел к столу, где сидели Комар и Ванька. Головы сблизились, и они начали шептаться.
Петька принялся за еду. Граммофон хрипло стонал «Вот мчится трой-ка у-дал-л-лая…», Фенька нагнулась через стол и шептала:
— Брось есть и убежим. Здесь ходить нельзя больше. Уйдем на остров или к Финлянке. Там и господа бывают. А тут убьют. Ей-Богу! Брось есть…
— Оставь! Ешь сама лучше!..
— Убьют. Ванька да Васька ишь какие черти, — шептала она испуганно.
— Шкуру берегут тоже, — усмехнулся Петька, — ешь!..
Граммофон хрипел, двери хлопали, впуская и выпуская посетителей, в низких душных комнатах сизым туманом стоял крепкий табачный дым, со всех сторон раздавались громкие голоса, смех, вскрики, ругательства и сливались с звоном посуды и шарканьем ног.
Петька загорячился от выпитой водки, съеденной поджарки и присутствия Феньки. Лицо его разгорелось, глаза замаслились и, сжимая под столом колено Феньки, он говорил ей:
— Идем спать. Пора!
— Куда пойдем-то? — вспыхнувши, спросила Фенька.
— В баню. Нынче Матвей дежурит. Сам звал.
— Убежишь, как тогда…
— Разве я убегал?
— А то как же! Бил, бил, потом и нет. Где ты пропадал?
— А шут знает… так…
— Катька сказывает, ты у того чиновника-то тысячу взял!
Петька усмехнулся.
— Девять рублей, да кошелек рваный. Вот и все! Ну, идем!..
Фенька опасливо оглянулась. Стол, за которым сидели Машка, Комар и Ванька с Васькой, был занят другими.
Она с облегчением вздохнула.
— Ушли!
— Небось, — ответил Петька, — стерегут! Ты вот что. Иди одна, и прямо в баню. А я спустя. Иди, что ли!..
Фенька встала, завернула голову платком и двинулась к дверям.
Петька расплатился, бросил на чай половому пятак и сказал:
— Я через кухню!
— А иди! — ответил половой и прибавил: — счастливо!
Петька прошел через угарную, вонючую кухню и выбрался на грязный двор.
Ветер рванул и бросил ему в лицо брызги холодного дождя.
Он опустил руку за голенище, попробовал, свободно ли ходит в ножнах шведский нож и тихо двинулся к воротам.
Выйдя на улицу, он зорко оглянулся и пошел через дорогу прямо к баням.
Но едва он вступил на бульвар, как на него, молча и грозно, надвинулись все трое. Он тотчас остановился и, едва Васька поднял руку, нанес ему удар под подбородок; в то же мгновение хватил Ваньку в живот и метнулся в сторону, но ему под ноги попался Комар, и они оба упали в жидкую грязь. Комар больно ударился рукой о валявшийся на дороге кирпич и, вскочив на ноги, инстинктивно ухватил его.
Васька с товарищем навалились на Петьку.
— Бей его!
В ту же минуту Васька почувствовал, как в его плечо вонзился нож, и быстро отскочил с криком:
— Режут!
— Он с ножом, мерзавец! — раздался злобный крик Комара. — Так на ж тебе! — и он со всей силы ударил Петьку кирпичом в голову.
Петька, словно на пружине, разом вскочил на ноги и бросился бежать, но, сделав несколько шагов, взметнул руками и тяжело опустился наземь…
Из кабинета раздался пронзительный вопль. Дети в испуге проснулись и заплакали. Няня и Луша бросились в кабинет и, растерянные, остановились на пороге.
Это закричала барыня. В одной сорочке она стояла подле мужа, тело которого бессильно свешивалось через ручку кресла. Она встряхивала его руку и бессмысленно кричала:
— Очнись, очнись, очнись!
— Дети, за доктором! — сказала няня, и Луша опрометью побежала на кухню…
Возвращаясь с кладбища, доктор говорил своему собеседнику:
— Умер, несомненно, надорвавшись. Но что для меня непостижимая тайна — это проломленный череп! До сих пор не могу понять! Самоубийство невозможно… знаете, словно камнем или молотком. Убийство? Нелепо, хотя следствие ведется. Нечаянно? Я осмотрел все утлы стола и, наконец, он умер в кресле… Совершенно непостижимая тайна!..
— Их много, доктор, — сказал ему собеседник, — тайн этих. И в жизни их, пожалуй, больше, чем в смерти.
Георгий Северцев-Полилов
ДРАГОЦЕННЫЙ ПЕРЕПЛЕТ
Илл. В. Сварога
Ласковая душистая весна прилетела как-то сразу… Некоторые находят, что приход весны на севере, где она появляется не сразу, постепенно, гораздо поэтичнее, интереснее.
Сперва начинают таять снега под теплым дуновением южного ветра; ему помогают дожди, отчасти солнце, далеко еще не такое горячее, как летом и только к полудню немного прогревающее простывшую землю.
За исчезнувшими снегами мало-помалу обсыхает земля и только тогда появляется на ней первая растительность, — зеленовато-желтая травка. На деревьях робко распускаются почки, нерешительно выглядывает бледно-зеленый лепесток, точно опасаясь, что холод вернется и уничтожит его…
Нет, я больше люблю южную грубую весну!
Еще накануне, за несколько часов холодный северный ветер леденит все живущее, бродят угрюмые свинцовые облака по небу и вдруг через несколько часов картина сразу изменяется.
Откуда-то прорвался яркий солнечный луч, облил своим расплавленным золотом всю природу, исчез северный ветер, пронеслись мрачные тучи, с моря повеяло теплом, — сразу все проснулось, ожило, смеющаяся весна буйно ворвалась во все окна, двери; она принесла с собой веселье, смех, благоухание и мягкую ласку.
Вот в такой весенний день, скорее вечер, потому что хотя солнце стояло еще на горизонте, но уже близилось к закату, я сидел в компании нескольких добрых приятелей на веранде одной дачи около Симеиза в Крыму. Дача принадлежала Василию Лазаревичу Гуторину. Человек он был богатый, очень образованный, нигде не служивший и не занимавшийся никаким особенным делом.