Наташа долго глядела на эти точно живые, то темнеющие, то снова вспыхивающие пятна и не могла понять, почему все это, и рисунок обоев, и длинная узкая ваза с цветами, и эти веселые солнечные лучи так по-новому радостны, точно они смеются, зная о чем-то хорошем и только не хотят сказать.
И сама она была какая-то другая, светлая и довольная, как бывала в детстве, просыпаясь утром в дни своих именин, полная ожидания и счастья.
Странно, думала она, вчера был такой скверный тяжелый день и вот словно все ушло куда-то, все, даже это письмо… Она остановилась, ей не хотелось вспоминать дальше, но мысли упорно текли и откуда- то выплывали все новые образы, тусклые и ненужные воспоминания.
«Сегодня он получит его», — прошептала она, и вдруг острая щемящая боль вспыхнула в душе: неужели это правда и Александр прочтет эти грубые злые строки…
Милый… и это маленькое слово точно напомнило что- то далекое и радостное, но что…
«Милый», — повторила она и вдруг поняла все, что еще вчера было скрыто в душе и теперь сверкало ярко и радостно. Да, она любит его, и было так хорошо повторять это, и все вещи и солнце смеялись, точно радуясь, что она отгадала их тайну.
Но письмо… о, если бы его не было… Надо написать, но нет, это долго, лучше самой ехать и сказать ему все прямо и откровенно. Да, он был прав, но почему же, почему лишь теперь она поняла это…
Наташа быстро одевалась, счастливая и радостная.
За окном по-прежнему весело чирикали птицы и только дрожащие смеющиеся пятна света на стене вдруг потускнели и исчезли, должно быть, солнце зашло за маленькую легкую тучку.
Глупый ненужный обман… Как смешон, наверное, был он с своей наивной и глупой доверчивостью.
Александр сидел в кресле, сжимая голову руками. Он чувствовал, как слезы подступают все выше и потом вновь затихают, переходя в злобу и тоску, в тяжелую и бесцельную ненависть ко всему миру, для которого весь ужас его страданий так обидно не нужен.
Его лицо искривилось усмешкой; конечно, Николай потом смеялся, вернувшись к себе, и он был прав, издеваясь над ним, готовым верить собственному бреду, как какой-то таинственной правде, вечной и непреложной.
Ясновидение. Александр глухо захохотал: неужели у него не нашлось настолько здравого смысла, чтобы понять эту, уже слишком откровенную глупость. И вот теперь ее письмо… Он медленно и упорно, с тупым сладострастием перечитывал последние строки.
«…мне кажется, однако, несмотря на всю, как вы говорите, ложь такого утверждения, что, хотя и не люблю никого другого, тем не менее это не значит, чтобы я любила именно вас…»
Он злобно стиснул зубы. Нет, надо кончить все это. Кончить сейчас же, пока не поздно, не ожидая новых, быть может, еще более обидных унижений…
— Кушать подано, Александр Владимирович, — позвал старый Прохор, тихо входя в комнату, но, когда Александр повернулся к нему, он испуганно скрылся, так ужасно было это лицо с огромными злыми глазами…
— Все кончено, — тихо сказал доктор, выйдя из комнаты Александра, подходя к Николаю. — Я ничего не мог сделать, пуля задела сердце и смерть наступила мгновенно.
Он посмотрел на бледное лицо Николая и, вынув часы, сталь прощаться.
Оставшись один, Николай долго ходил из угла в угол, стараясь понять эту смерть, такую внезапную и ненужную.
В прихожей резко прозвенел колокольчик.
«Кто бы это мог быть?» — подумал Николай и ему стало противно, что сейчас войдет кто-то чужой и надо будет давать объяснения и выслушивать сожаления и сочувствия.
Но вот дверь отворилась и в комнату быстро вошла Наташа.
— Могу я видеть Александра Владимировича? — спросила она, здороваясь с Николаем, и ее радостный и счастливый, немного дрожащий от волнения голос был так странно ненужен и неприятен теперь, когда в темных углах комнаты еще таилось что-то глухое и страшное, напоминая о бледном лице, сведенном последней судорогой агонии.
Борис Леман
ПРЕСТУПЛЕНИЕ УАТЭ
Посв. бар. А. С. Розен
Все мы, ученики Рихотепа, великого жреца трижды мудрой богини Исет, живущие при ее храме в Мемфисе, знали Уатэ, любимого ученика старого Рихотепа.
Но я любил его более других за его неизменно веселый нрав, за его красоту, подобную красоте древних изображений и более всего за его стремление к познанию вечных законов, управляющих жизнью вселенной.
И вот теперь, когда его имя стало позором для всех живущих и дымный свет костра кровавым отсветом упал на лицо его души, навсегда уничтожив ее надежду возвратиться к радости земной жизни, я хочу рассказать то, что известно мне о его преступлении.