Впрочем, эксперимент не нашел поддержки у обывателей, но был отмечен анекдотом:
— Видите ли я человек не обидчивый, могу даже
смеяться над собственными глупостями, — сказал милицейский начальник.
— Должно быть очень весело живёте, — заметил сб- беседник.
32
Ольга испытывала многое на себе, однако терпела, нигде ни словом не обмолвилась, как ей приходится жить с Василием. Она смирилась со своим положением, выглядывала как улитка из раковины и вдруг нарушила самое запретное — обет монашки в монастыре. То было началом взаимного открытия душ двух случайно встретившихся людей, бросившихся друг другу сразу в объятия без раздумья о последствиях и нарушении обоими супружеских обязанностей, преданности и верности. Похоже было, что в знойный день, когда парит и трудно дышится, они окунулись в бодрящую освежительную волну морского прибоя, приласкавшего их. Так непредсказуемо случилось, так свела их судьба и уготовила им долгие годы тайных, мучительных встреч. Порою возникали ситуации, усложнявшие их отношения, они неминуемо должны были расстаться, так как нависала угроза разоблачения, из которого неотвратимо посыпался бы град на их головы. Василий, заметив холодность супруги, инстинктивно чувствуя ее увлеченность на стороне, пригрозил ей убить того, кто стал между ними. Да и в тресте прошел слушок о неравнодушном отношении Геннадия Ивановича к миловидной Оленьке, преобразившейся на глазах у всех, испытывая радость пробуждения к жизни. Ольга поделилась с Геннадием Ивановичем тревожными мыслями, опасениями, высказанными Василием.
— Я счастлив, что тебя встретил, — сказал ей Геннадий Иванович, видя ее задумавшейся.
— Я тоже, — ответила она.
— Без тоже нельзя?
— Я тебя никогда не забуду. Никогда… — прильнула она к нему. — Кто я? Обыкновенная женщина, месившая глину на кирпичном заводе. А ты…
Он закрыл ей рукой рот, не дал договорить. Признавал, что ему надлежит быть умнее на правах старшего, а он совсем потерял голову из‑за нее, но не жалеет, ожил и живет какой‑то непонятной надеждой. Геннадий Ива
нович говорил это настолько искренне и проникновенно, что у нее блестели глаза от слез.
Ольга, человек трудолюбивый, познавшая тяжелую работу, не считалась со временем и нередко задерживалась на работе. Г орел свет и в окнах кабинета Геннадия Ивановича, а Василий, иногда незаметно спрятавшись за колоннами трестовского здания, караулил ее, допытывался почему она задерживается? Нередко вспыхивали скандалы в мещанском стиле и настроение супругов надолго затягивалось грозовыми тучами.
В ней накапливалось отвращение к нему, но она вынуждена была не выставлять его наружу, мириться, изображать даже свою преданность ему. Василий остывал, злоба проходила, Ольга усердно трудилась на кухне. Там она укрывалась от нудных допросов.
Кое‑что из этого она рассказывала Геннадию Ивановичу, переживавшему вместе с ней домашние истязания. Оба они стали задумываться — что же дальше?
— Чтоб он куда‑нибудь делся, — в порыве откровенности однажды сказала Ольга. Ей хотелось убежать от него.
Геннадий Иванович посмотрел на нее так, что на его лице обозначалось строгое осуждение ее слов.
— Со мною однажды было… — после затянувшейся паузы начала она. Когда работала на кирпичном. Стала на подножку грузовой машины, чтобы перебраться через грязь. Машину в ямке, скрытой лужей так подбросило, что я не удержалась и полетела кувырком. Ударилась головой о разбросанный кирпич, попала надолго в больницу. Я даже не помнила как это все случилось.
Геннадий Иванович не дал ей говорить. Он не мог больше слушать из‑за жалости к ней, хотя ему хотелось спросить, к чему она рассказывает об этом.
В долгих разговорах они не находили ответа, как им быть, но и порвать свои отношения тоже не могли. И тем не менее, тяжело вздохнув, Геннадий Иванович все же сказал:
— Оленька, наш союз добровольный. Ты в любое время можешь быть свободной. Ты ничем мне не обязана. Если это произойдет… (он не сказал вслух — ты уйдешь от меня). То знай, я все равно буду любить тебя. Буду!..