— В целом — да, — кивнул Стариков.
— Что ж, — поразмыслив, сказал Федос. — Можно, конечно, и так… Отчего бы не попробовать?
— Ты, главное, нам скажи, кто он, этот сомнительный человек, — сказал Лысухин, обращаясь к Федосу. — Чтобы мы случаем не перепутали его с кем-нибудь другим. С каким-нибудь, понимаешь ли, безобидным любопытствующим субъектом.
— Есть тут у нас такой, — нехотя произнес Федос. — Воробей у него прозвище.
— Ты глянь, что делается! — присвистнул Лысухин. — Воробей! Ох, неладно что-то в нашем птичьем царстве! Ну, Воробей так Воробей. Поглядим, что это за птаха. Я правильно мыслю? — Лысухин опять глянул на Старикова.
Стариков на это ничего не ответил, лишь кивнул.
— Да, вот что еще… — Командир отряда почесал затылок. — Условия у нас — стесненные, сами понимаете… Так что никакого отдельного помещения мы вам выделить не можем.
— А и не надо, — ответил Стариков. — Будем жить, как и все остальные. Лучше, если мы будем на виду, чтобы и партизаны о нас знали, и немцы. Через того же Воробья, или еще через кого-нибудь…
— А немцам-то для чего о вас знать? — не понял командир отряда.
— Так надо, — не вдаваясь в разъяснения, ответил Стариков. — Так что Воробья пока не трогайте. Если этот Воробей — и вправду фашистский шпион, то немцы именно от него и получат о нас сведения.
— Надо так надо, — пожал плечами Федос.
— Вот и отлично, — подвел итоги разговора Стариков.
Быть на виду с таким расчетом, чтобы о Старикове и Лысухине прослышали немцы — было частью разработанной операции. Нужно было, чтобы фашисты заинтересовались Стариковым и Лысухиным, обратили на них внимание как на ценных специалистов и, соответственно, как на опасных врагов. Тогда-то и отношение у фашистов к ним будет особое, когда оба смершевца приступят к следующей части задуманной операции, то есть попадут к фашистам в плен. Вот потому-то и ценен был для Старикова и Лысухина этот самый Воробей — конечно, если он и вправду был фашистским осведомителем. А не он — так кто-то другой. Хотя, конечно, лучше, если бы немецким агентом был именно Воробей. Потому что иначе пришлось бы тратить время и силы, чтобы обнаружить или хотя бы заподозрить другого человека и разыграть уже с ним, а не с Воробьем тот же самый спектакль. А попробуй-ка вот так запросто, с наскоку, вычислить такого человека! Поэтому Старикову и Лысухину очень хотелось, чтобы фашистским агентом оказался именно Воробей. Если агентом окажется именно он, то это, можно сказать, настоящий подарок судьбы. Что ж, поглядим…
Нельзя сказать, что Лысухин был непревзойденным мастером взрывного дела. Все-таки он был разведчиком, а не диверсантом-взрывником, а это далеко не одно и то же. Впрочем, кое-что он в этом все же смыслил — во всяком случае, больше, чем партизаны, которые в недавнем прошлом были обычными штатскими людьми: колхозниками, рабочими, партийными сотрудниками, мирными стариками, а то и вовсе школьниками-старшеклассниками. На то и был расчет.
То же самое касается и Старикова. Он не был большим специалистом в подготовке и заброске агентов, он пока лишь приступал к этому тонкому делу.
Впрочем, ему все же было проще, чем Лысухину. Агентурная работа предполагает молчание и таинственность, тогда как Лысухин со своими громогласными уроками обязан был находиться на виду. Ну да сам Лысухин в этом никакой проблемы не видел. На виду так на виду. Для него гораздо проще было находиться именно на виду, общаясь с разношерстным и разномастным партизанским народом и разъясняя партизанам всяческие истины относительно взрывного дела.
— Вот смотрите! — втолковывал Лысухин двум партизанам-минерам — болезненного вида пареньку и степенному старику с окладистой бородой. — Это немецкая мина! Между прочим, хорошая вещь. Надежная! Взрывается на счет «раз-два-три». А вы говорите, что она у вас не взорвалась. Заложили вы ее под рельс, а она — железяка железякой… Даже и не подумала взрываться. А почему так? А потому, что заложили вы ее неправильно. Не по инструкции. А немецкие мины взрываются только при соблюдении инструкции.