Старший Ондатр повернул лицо к рубке и увидел опять опечаленного Павлуху. Тоже, бедняга, о Смагине думает, головою к штурвалу никнет. Кража со взломом на «Гарпуне» Смагину на руку: будет чем рыбоохране в глаза тыкать. Ника упросит Смагина побыстрей отыскать бинокль, а Смагин скажет: ладно, мол, я кражу раскрою, но ты, Никита Сергеевич, на реке меня больше не видишь, не замечаешь, и что я ловлю, и сколько — это тебя не касается. Вот ведь какой оборот может принять дело.
— Павлуха, ты пироги любишь? — неожиданно спрашивает Старший Ондатр.
— Пироги? Да люблю.
— С чем?
— С начинкой изюменной!
— А я больше с рыбой. Думал — ты тоже… Давай не кисни!
Не сразу, но оживился Сандаев, посвистывать стал. Виды вокруг изменились: пологие берега начали переливаться в холмы. Слева поднимался высокий яр, а на яру — большой поселок в окружении ельника. Красиво стоит, притягательно. Городские художники дачу себе здесь построили, каждый год приезжают зимою и летом, этюды пишут. Виды, конечно, любуйся — не налюбуешься. Дед здесь один живет, интересный, собирает предметы старинные — колокольцы валдайские, монеты колыванские, дуги расписные сибирские, остяцкие берестяные поделки, костюмы шаманов. Изрядно всего насобирал он и все в областной город отправил, в музей краеведческий. Целый угол в зале заняли эти диковинки. Один известный художник портрет старика написал и поместил его с экспонатами рядом. У старика волосы, как у схимника, по плечам лежат, бородища собою всю грудь заняла. Поглядишь на портрет — перекреститься охота. Видел Бобров все это — руки от радости потирал. Дед хорошо был знаком ему: всю жизнь он рыбу ловил да охотился. Когда запрет на нельму и осетра вышел — не приструнился. Много раз его штрафовали еще те рыбоохранники, кто до Старшего Ондатра работал. Начал старик осторожничать, а как прогремело имя в газетах и по телевидению, опять ценную рыбу давай полавливать…
Бобров заглядывал к музейному старику побеседовать. Спрашивал:
— Ловишь, Иван Константинович?
— Редко вылажу теперь: хвори одолевают.
— Попадается?
— Единожды только и вышла удача по осени. Выволок нельму из проруби огромадную.
— Пудовую, что ли?
— Саженную! Упал я тогда на льду перед ней, заплакал и прошептал: теперь помирать можно. Прикидывал на весах — без пяти килограммов два пуда ахнула!
— Такую и мне видеть не приходилось… Ты, конечно, ее никуда не сдавал?
— Сам ел и добрых людей потчевал. Жиру в ней столько было, что с пальцев на рукава текло. С той поры, признаюсь тебе, усмирился я как-то, будто не рыбу поймал, а самого архангела Гавриила увидеть сподобился…
Откровенный чалдон, не скрытный, думал о нем Бобров. Зайти бы к нему, посидеть у старинного самовара, да времени нет и показываться в поселке нельзя, а то все браконьеры по щелям разбегутся, как тараканы от света…
Павлуха повел «Гарпун» вниз на виду всех жителей Вертикоса. Старший Ондатр и механик Пронькин, прежде чем спрятаться в тальниках, прострельнули на лодке вверх-вниз по протоке. Тралить не стали, но следы воровских рыбаков обнаружили: где заломанная макушка талины, где плавающее заякоренное бревно, как бы занесенное сюда невзначай, говорили красноречиво об упрятанных на дно сетях или крючковых снастях. Предстояло долго таиться и ждать, когда хозяева ловушек приплывут сюда — ближе к ночи, а скорее — в самую сутемень, выбирать рыбу.
Ночь пришла, а темнота не наступила. Еще было такое время, когда и в полуночный час различить можно было даже крылышки и брюшки комаров, увидеть мошек.
Тишина — ни всплеска, ни голоса. Лишь зудение гнуса нарушало безмолвие.
Но вот стал нарастать издалека гул подвесного мотора. По густоте, мощи звука определили, что это тридцатисильный «Вихрь». При входе в протоку лодочник сбавил скорость, вошел в рукав, лавируя между потопленными кустами, продвинулся влево метров на двести и заглушил мотор. Бобров в бинокль видит, как рыбак подымает сеть, выпутывает из ячеек стерлядь и возится с большим кострюком. Браконьер просмотрел одну снасть и передвинулся на веслах к другой.
— Спокойно действует, уверенно. Думает, что «Гарпун» прошел мимо и опасаться некого. — Старший Ондатр говорил тихо.
— Пора нам, — с придыханием сказал Пронькин. Ему редко еще приходилось бывать в таких делах.