Она это сразу заметила, как пришли они вечером — полковник и доктор. Когда подворье ходили рассматривали, Фелисата Григорьевна раза четыре почувствовала на себе этот взгляд. А потом все прошло, как сейчас отпустило…
Фелисата Григорьевна попыталась объяснить свое состояние тем страхом, который сидел в ней всегда, но был глубоко запрятан. И все же она тогда отозвала Автонома Панфилыча и сказала ему, что у доктора «дурной глаз».
Автоном Панфилыч скосил боязливо взгляд, скособочил плечи, выпятил нижнюю губу и ответил грубо:
«Дура!»
«Язык-то попридержи!.. Посылала тебя за спасителем, а ты лешака приманил!»
И вот опасения ее, похоже, оправдывались…
— Какие успехи в учебе у вашего сына?
Доктор Тетеркин задал тот вопрос после длительной паузы, такой длительной и тяжелой, как будто ему, Тетеркину, столько и потребовалось времени, чтобы проникнуть в испуг Фелисаты Григорьевны и прочитать ее мысли.
— Учится на стипендию… Ничего! Недоумком не вырос! — Голос она возвышала, но он был бесцветный, точно во сне. — И дочь у нас умница, в университете учится. Болела, правда, осложнения от гриппа были, пропускала год, но тоже… преодолела, лучше себя теперь чувствует. А у Вакулика…
Она замолчала — будто забыла, о чем хотела говорить дальше.
И тут доктор Тетеркин сказал, что будет спрашивать быстро и будет требовать быстрых, точных, коротких ответов.
И он начал:
— В постель не мочится?
— Давно уже нет…
— Мочился?
— Еще когда маленький был…
— До какого возраста все же?
— Лет до шести… Или дольше? Отец, ты не помнишь?
Автоном Панфилыч до сих пор пребывал в послушном молчании. Зов жены приподнял его и встопорщил. Он вскочил, встряхнулся взъерошенно.
— А что это — шибко важно? — набычился он на Тетеркина.
— Важно. И даже — весьма! Медики, как романисты, — он весело посмотрел на Карамышева, — нуждаются тоже в деталях. И чем больше деталей, тем полнее
в данном конкретном случае… мы исчерпаем вопрос — болел ваш сын, болен или только еще собирается. Я продолжаю спрашивать вас, хозяйка: на кедры за шишками лазит Вакулик?
— Не разрешаем с отцом…
— Напрасно! На мотоцикле гоняет?
— Просит, а мы не даем…
— И это зря! Курение? Вино?
— Никогда…
— Превосходно! Пусть так и дальше держится, особенно… от курения подальше… А теперь я хочу видеть вашего сына один на один.
— Без родителей? — собралась с духом и спросила Фелисата Григорьевна, — Он робкий у нас, молчаливый. Что надо добавить — не сможет…
— Мы его в разговоре наставим, выслушаем. Побеседуем, словом. Если вопросы возникнут, я вас позову. Поторопитесь, пожалуйста.
— Дочь, пробеги по соседям! — скомандовала Фелисата Григорьевна. — Найди Вакулика и сюда его быстро.
Туся не вышла на зов матери и не отозвалась. Ее, кажется, не было дома. Фелисата Григорьевна выбежала за ворота сама…
Между тем доктор Тетеркин принес из машины плоский ящичек, окованный белым металлом, открыл его — на дне блеснули инструменты. Он вынул никелированный молоточек.
Автоном Панфилыч азартно уставился на аккуратный ящичек и подумал:
«Мне бы такой! Носил бы я в нем свой ножик и склянку с йодом, да шелковых ниток моток с иглой. Ходил бы я с ним из двора во двор, из хлева в хлев, выкладывал бы поросят! И без того я хожу и выкладываю, и рука у меня, говорят, легкая, но этот баул мне бы виду придал!»
Карамышев незаметно поднялся из-за стола и вышел из сада. Навстречу ему попалась расстроенная Фелисата Григорьевна.
— Сын куда-то пропал! — сказала она, съежив плечи. — Где искать? Уже сумерки…
— Не тревожьтесь, найдется, — успокоил ее Карамышев и пошел бродить вокруг усадьбы.
Фелисата Григорьевна с большим отчаянием, чем
Олегу Петровичу, стала рассказывать доктору Тетеркину об исчезновении Вакулика. Тетеркин хмыкнул.
— О нашем приезде он знал? — спросил доктор, не глядя на Фелисату Григорьевну.
— Да как не знать? Говорили ему, намекали…
— На что?
— Ну, мол, доктор, специалист смотреть тебя будет, а ты не противься…
— Обидели чем-нибудь парня, он и спрятался. Или не так? — Теперь Тетеркин воззрился на Фелисату Григорьевну все с той же проникающей остротой.
«Знает, постылый!» — Она оробела опять и надсаженно как-то, еле ворочая языком, завела:
— Не обижали, не трогали. Или могу я такое позволить? Мы детей своих в ласке воспитываем… Стеснительный он, Вакулик. Сказала ему про комиссию дома, он и побледнел… И куда унесло? Куда подевался?