— Да успокойтесь вы, — улыбнулся ей вкрадчиво полковник Троицын. — Ночевать он придет, а мы с доктором люди военные, нам начатых дел нельзя оставлять — вот мы и пободрствуем. А вы занимайтесь своими заботами. Нас караулить не надо…
Фелисата Григорьевна принялась убирать со стола. Движения ее были скованны, тупы, она роняла вилки, ножи, чертыхалась. У нее закипало на мужа зло. Убеждала ж она его позавчера, чтобы он сына оставил в покое, не строжился над ним, не ерошился. От Вакулика лаской больше можно добиться. Нет, не послушался, ирод! Стал канючить:
«Поставь бутылку!»
Она ему зло:
«По затылку!»
Вынудил все же — поставила. Выпил и начал болтать, как всегда. Она на него замахнулась мокрым полотенцем — вот так же посуду мыла, сказала едва ли не с ненавистью:
«Заборонила борона! Пошел собирать что попало…»
Опьянел, совсем забодался, как бык. Кричит до надрыву и с кулаками на парня… Махался, махался, потом ударил в лицо… Фелисата Григорьевна и помешать не успела. Влетела с улицы на веранду, да поздно уже. Вакулик зажал разбитый нос горстью, кровь меж пальцев сочится. Нагнулся — кропит пятнами пол…
Она вытолкала взашей Автонома Панфилыча, обозвала его всяко. Умыла лицо Вакулику, прижала к себе его голову и гладила молча волнистые, мягкие волосы сына. Не волосы — чесаный лен!
Вакулик от жалости матери всхлипывал и бормотал:
«Уйду, убегу… Не могу я так жить!»
Мать умоляла не таить на отца обиды. И журила, втолковывала:
«Неслухом стал… Грубишь, перечишь… Верить не хочешь слову родительскому… Болезнь у тебя, болезнь! Но сам ты о ней не знаешь. Или ты помнишь себя, как ночью с кровати вскакиваешь, как руки вытягиваешь и по воздуху шаришь, будто слепец какой? На полоумного смахиваешь! Ты во сне, ты потерянный. А на службу в армию рвешься! Да такого туда — ни-ни! Там с неба на землю падают… Там в море на дно опускаются… Не рвись туда — не по тебе шапка! Приедет из города доктор, избавит сыночка от непосильных забот… Послушайся мать… Пригожий мой! Родненький! Барашек кудрявенький» — она захлебнулась в истошном, стиснутом вопле.
Фелисата Григорьевна еще бы точила слезу над сыном, но он от нее вдруг высвободился и опрометью убежал.
…И нет вот его… И час уже поздний… Луна озарением своим обозначила скорое появление над кедрами…
Задумчиво, сонно моет посуду Фелисата Григорьевна. Автоном Панфилыч исчез со двора: сам, наверно, пустился на розыски сына. Фелисата Григорьевна думает:
«Зря! Ни к чему! Доведет до беды своим приставанием мальчишку!»
…Доктор с полковником прохаживаются под кустами сирени, покуривают и о чем-то жаркий ведут разговор. Бог знает чем бы могла пожертвовать Фелисата Григорьевна, если бы ей хоть одним ухом услышать их речи!
Гуляют доктор с полковником по тропке взад-вперед, никуда не сворачивают, но вот Фелисата Григорьевна замечает, что Тетеркин и Троицын, увлекшись беседой, изменили путь и идут прямо к будке Колчана. Фелисата
Григорьевна вся замирает в злорадном чувстве и думает:
«Порви им штаны, Колчанушка! Выкуси мясо на ляжках, чтобы уж помнили, чтобы уж знали, как Пшенкиных обижать!.. Нас не обидишь! Нас голой рукой не возьмешь!»
Оскорбленная, злая, она смотрит на мутную, пенную воду в тазу и ждет, когда же свирепый их пес, захлебываясь в неистовом лае, размотает за собой толстую, ржавую цепь…
Но минуты прошли. От конуры — ни звука. Фелисата Григорьевна ждет еще малость, подымает лицо, смотрит туда и не верит глазам: Колчан подхалимски виляет хвостом, мордой уткнулся в колени Тетеркина, и доктор ласкает его — как пыль выбивает с загривка. Полковник стоит на почтительном расстоянии. Тетеркин его приглашает приблизиться, но он не подходит. И Фелисата Григорьевна слышит, как доктор хвалит собаку:
— Большой… Хороший пес… Колчан — сторожевая лайка!
От внезапного удивления у Фелисаты Григорьевны выскользнуло блюдце из рук, помои выплеснулись на платье.
«Сатана! — восклицает она про себя. — Ладно — хозяин не видит такого фокуса, а то бы завтра же задрал пса на мохнашки!»
Свидетелем этой картины был и Карамышев. Он не таился, а просто стоял в кедраче на пригорке, откуда так хорошо просматривалась вся пшенкинская усадьба. Когда он увидел Колчана, покорно стоявшего у ног доктора Тетеркина, то удивился тоже и подумал: «Гипноз».
По кедровым стволам, вниз и вверх, бегали с шорохом юркие поползни, неутомимо искали что-то, выдалбливая своими крепкими клювами.