— Да, я влюблена в имярек, но люблю я только тебя.
И дальше этого она никогда не заходила. Но на сей раз было по-другому. На сей раз Рэчел, сама не зная почему, не могла признаться, что влюблена в Чарльза, а дело было в том, что она больше не любила Ричарда. Его болезнь раздражала ее, она называла его лентяем и притворщиком. Около полудня он встал, но так стонал, бродя по спальне из угла в угол, что Рэчел в конце концов приказала ему снова лечь в постель и стонать там.
Чарльз помогал ей по дому и сам стряпал обед, но не поднимался наверх, чтобы проведать Ричарда, так как его туда не приглашали. Рэчел было очень неловко, что Ричард так грубо обошелся с Чарльзом, убежав и оставив его одного, и она просила за мужа прощения, но Чарльз кротко ответил, что он ничуть не обижен; он тоже чувствовал себя как-то странно в то утро, когда они пришли на дюны, казалось, что-то тяжелое было разлито в воздухе. Рэчел сказала, что такое же жуткое ощущение было и у нее.
Потом она узнала, что весь Лэмптон толковал о том же. Доктор утверждал, что это было землетрясение, но все местные жители сходились на том, что мимо их поселка пролетел дьявол. А прилетал он, чтобы унести душу Соломона Джонса, лесничего, которого в то утро нашли мертвым в его домике возле дюн.
Настал день, когда Ричард, собравшись с силами, спустился вниз и уже мог двигаться по дому без стонов и охов, и тогда Рэчел послала его к сапожнику, чтобы тот сделал новую пряжку для ее туфли. Она вышла проводить Ричарда до садовой калитки. Дорожка вилась по краю крутого обрыва. Ричард казался совсем больным и тихонько стонал, шагая по тропинке, и Рэчел то ли со злости, то ли шутя столкнула его вниз с обрыва, и он упал в заросди крапивы, куда сваливали старый железный лом. А Рэчел, громко смеясь, побежала обратно к дому.
Ричард вздохнул и хотел, обратив все в шутку, посмеяться над собой вместе с Рэчел, но она уже исчезла, и он выбрался из крапивы, поднял туфли и потихоньку начал взбираться на откос, потом вышел за калитку и побрел по дороге под необычно палящим солнцем.
Добравшись до сапожника, Ричард тяжело опустился на стул. Сапожник был рад возможности поболтать с ним.
— Вы что-то неважно выглядите, — сказал сапожник.
— Да, — сказал Ричард, — в пятницу утром со мной случился какой-то нервный припадок. До сих пор все никак не приду в себя.
— Подумать только! — воскликнул сапожник. — Так с вами случился припадок? А что, вы думаете, случилось со мной? Мне было так худо, словно с меня живьем содрали кожу. Словно кто-то вынул из меня душу и принялся вертеть ее и подбрасывать, будто камушек какой, а потом как швырнет наземь! Я этого утра, умирать буду, не забуду.
Странная мысль мелькнула тут у Ричарда в голове: а что, если там, на берегу, он держал в руках не камень, а душу сапожника? «Быть может, — подумалось ему, — душа каждого мужчины, каждой женщины, каждого ребенка, живущего в Лэмптоне, лежит там». Но он ничего не сказал об этом сапожнику, попросил у него пряжку и пошел домой.
У Рэчел уже были наготове и шутка и поцелуй. Ричард мог бы ответствовать на это хмурым молчанием, ибо, если он молчал, Рэчел всегда становилось немножко не по себе. «Но, — подумал Ричард, — к чему мне это? Сначала ей становится совестно, а потом, чтобы чувствовать себя правой, она затевает ссору из-за чего-нибудь другого, и получается еще в десять раз хуже. Надо обратить все в шутку и держаться весело, как ни в чем не бывало!»
Нo он чувствовал себя несчастным. А Чарльз водворился в доме, деятельный, обходительный и неизменно принимающий сторону Ричарда всякий раз, как Рэчел принималась за свои издевки, что безумно уязвляло Ричарда именно потому, что Рэчел эта защита не возмущала.
[— Дальше, — сказал Кроссли, — там происходят неожиданные и забавные вещи, отчего напряжение несколько ослабевает. Дело в том, что Ричард отправляется снова на дюны к той самой груде камней, и ему удается распознать среди них души доктора и ректора, потому что душа доктора — это камень в форме бутылки из-под виски, а душа ректора — камень, черный как первородный грех, и тут Ричард убеждается в том, что все его домыслы имеют под собой почву. Но я не стану это подробно описывать и сразу перейду к тому моменту, когда Рэчел два дня спустя внезапно снова стала заботлива и нежна к Ричарду и заявила ему, что любит его еще сильнее, чем прежде.]
А причина крылась в том, что Чарльз исчез: никто не знал, куда он подевался, но магическая сила пряжки на время ослабела. Чарльз допустил это, зная, что по возвращении он сможет вернуть все обратно. Словом, через несколько дней Ричард совсем оправился и у них все пошло по-старому и было так до тех пор, пока как-то под вечер не отворилась дверь и на пороге не появился Чарльз.
Он вошел и, ни с кем не здороваясь, повесил свою шляпу на крючок. Затем сел у камина и спросил:
— Когда будет готов ужин?
Ричард удивленно поднял брови и вопросительно поглядел на Рэчел, но та как зачарованная смотрела на Чарльза.
— В восемь часов, — прозвучал в ответ ее грудной, глуховатый голос, и, наклонившись к ногам Чарльза, она сняла его перепачканные глиной башмаки и подала ему домашние туфли Ричарда.
Чарльз сказал:
— Прекрасно. Сейчас семь часов. Через час — ужин. В девять часов мальчишка принесет вечернюю газету. В десять часов мы с тобой, Рэчел, ляжем в постель.
Ричард подумал было, что Чарльз рехнулся.
Но Рэчел ответила покорно:
— Ну конечно, мой дорогой, — и, вся ощетинившись, повернулась к Ричарду. — А ты убирайся отсюда, козявка! — крикнула она и что было мочи закатила ему пощечину.
Ричард стоял как громом пораженный, потирая щеку. Невозможно было вообразить, чтобы и Рэчел и Чарльз оба вдруг одновременно сошли с ума. Значит, по-видимому, сошел с ума он сам. Но так или иначе, Рэчел была исполнена решимости, а между ними существовал тайный уговор, что в случае, если кто-нибудь из них захочет расторгнуть брак, другой должен убраться с его пути. Они уговорились об этом, чтобы чувствовать, что их связывает только любовь, а не брачные узы. Поэтому Ричард ответил спокойно, как мог:
— Ну что ж, Рэчел. Я оставлю вас вдвоем.
Чарльз запустил в него башмаком и крикнул:
— Если ты сунешь нос в дверь, прежде чем мы утром сядем завтракать, я крикну так, что у тебя отлетят уши!
На этот раз Ричард покинул дом не угнетенный страхом, а в холодном бешенстве, но вполне владея собой и своими мыслями. Он вышел за калитку и зашагал по дороге, направляясь к травянистой полоске земли между дюнами. До захода солнца оставалось еще часа три. Он пошутил с ребятишками, игравшими в крикет на школьном поле. Пошвырялся немножко камнями. Потом вспомнил о Рэчел, и слезы прихлынули у него к глазам. Тогда, чтобы слегка подбодриться, он принялся петь.
«Нет, я положительно схожу с ума, — сказал он себе. — И куда, черт побери, девалась моя удача?»
Наконец он добрался до груды камней.
«Вот что, — подумал он. — Я разыщу свою душу в этой груде и разнесу ее вдребезги молотком». А он, уходя из дому, прихватил с собой молоток, лежавший под навесом для угля.
После этого он принялся отыскивать свою душу. Однако человек может распознать душу другого мужчины или женщины, но только не свою собственную. И Ричард не мог разыскать своей. Но по случайности он наткнулся на душу Рэчел и узнал ее — это был гладкий зеленый камушек с вкраплениями кварца, — узнал ее потому, что в эту минуту он был сильно отчужден от нее. Рядом лежал другой камень — безобразный, бесформенный пятнисто-коричневый кусок кремня. Увидав его, Ричард воскликнул в исступлении:
— Я уничтожу его. Это, несомненно, душа Чарльза!
Он поцеловал душу Рэчел, и ему показалось, что он прикоснулся к ее губам. Затем он нацелился молотком на душу Чарльза:
— Я разобью тебя на сто кусков!
Его рука застыла в воздухе. Ричард был человек совестливый. Узнав, что Рэчел любит Чарльза сильнее, чем его, он обязан был действовать согласно их уговору. Третий камень (конечно, это была уже его собственная душа) лежал по другую сторону души Чарльза; это был гладкий серый гранит величиной примерно с крикетный мяч. Ричард подумал: «Я разнесу свою душу на куски и этим положу конец всем своим мучениям». В глазах у него зарябило и потемнело, и он едва не лишился чувств. Но он справился со своим волнением и с отчаянным криком обрушил молоток раз, другой и третий на серый камень.