Эта страна настолько истощена, что уже не сможет подняться своими силами. Торговля расстроена, ремесло и промышленность ослаблены до предела. Уничтоженные человеческие ресурсы никогда не восстановятся. Огромные богатства, которые жестокие поработители в своей неутолимой алчности накопили, присвоив имущество выселенных, очень малый залог.
Многие тысячи армян силой обращены в ислам, тысячи детей похищены, тысячи увезенных женщин превращены в рабынь в турецких гаремах. Всем этим людям должна быть гарантирована возможность вновь обрести свободу.
Все жертвы преследований, которые возвращаются в родную страну, прожившие два года и более в пустыне, должны получить компенсацию за понесенные убытки. Сирот необходимо принять и вырастить. Что необходимо этому народу, так это любовь, которой он был так долго лишен. Все это будет признанием, со стороны всех нас, нашей вины.
Господин Президент! Гордость не позволяет мне просить за свой народ. Я не сомневаюсь в том, что он, восстав из бездны скорби, найдет в себе силы способствовать будущему искуплению мира, даже если ради этого придется идти на жертвы.
Но я осмеливаюсь вступиться за армянскую нацию, которая была так чудовищно унижена. Ведь если и после этой войны не будут признаны и по мере возможности вознаграждены ее ужасные страдания, эта нация будет навсегда потеряна.
С жаром человека, который видел неописуемый позор их страданий и сам переживал его в своей душе, я поднимаю голос от имени этих несчастных, чьи стенания был вынужден слышать, не имея возможности помочь, чьи страшные смерти бессильно оплакивал, чьи кости усеивают пустынные берега Евфрата и вновь становятся живой плотью в моем сердце, побуждая меня говорить с Вами.
Однажды я уже стучался в дверь к американскому народу, когда принес в Ваше посольство в Константинополе письма-прошения от выселенных из лагерей Мескене и Алеппо, и знаю, что это было сделано не зря.
Я не надеюсь получить ответ на это письмо, но если Вы, господин Президент, действительно приняли как основной принцип своей политики высокую идею защиты угнетенных народов, то Вы непременно почувствуете, что и в моих словах звучит мощный голос — единственный, который имеет право быть услышанным во все времена: голос человечности.
Армин Т. Вегнер
Предисловие А. Вегнера к стенографическому отчету судебного дела Талаата-паши[116]
Несчастье армянского народа — небывалое событие в этой войне, да и, пожалуй, во всей истории человечества. Совершенное здесь преступление было настолько чудовищным, что его эхо, потрясающее даже во время войны, проникло через границы во все страны, но только не в сердце Германии. Даже когда после перемирия свидетели этих невиданных событий пытались призвать к ее совести, она, все еще ослепленная и оглушенная собственной болью, оставалась глухой к этим ужасам, соучастником которых, пусть даже невинным, она бессознательно стала.
И вот выстрел из пистолета неизвестного армянского студента, который сразил бывшего турецкого министра внутренних дел, и связанный с ним судебный процесс еще раз направил взоры всего мира и впервые взоры немецкого народа на самую кровавую страницу мировой войны, и правда стала очевидной: систематическое истребление целого народа младотурецким правительством. В удивительном повороте событий случилось так, что обвиняемый — страдающая и молчаливая жертва под тяжестью стоящих за его спиной фактов — невольно сам стал обвинителем, и на скамье подсудимых нет больше Согомона Тейлиряна, а есть обагренная кровью тень мертвеца, глубокое подтверждение того таинственного положения, когда виноват не убийца, а убитый! Но даже фигура Талаата-паши не дает постигнуть весь смысл этого судебного процесса.
Оба — хрупкий армянский студент и широкоплечий турецкий государственный деятель — отходят на задний план перед ужасной бедой целого народа, уничтоженного почти наполовину, народа, который поднимается из своих могил и простирает свои истлевшие руки против ужаса войны, против жестокости своего палача и еще раз с трибуны этого процесса кричит на весь мир о своем невыразимом горе.
Именно это сделает данный процесс одним из самых памятных, когда-либо имевших место в Германии. Ибо сила событий, разбираемых на нем, оказывает такое ошеломляющее воздействие, что присяжные заседатели вопреки явному насильственному умерщвлению выносят оправдательный приговор, и он, несмотря на все старания сделать его неполитическим, разрушает преграды, которые тянутся до трибуны человечества, и его приговор становится приговором всемирно-исторического значения.