Таким образом, никогда нельзя простить преступление, совершенное по отношению к армянскому народу в целом. В цивилизованной стране было бы воспринято как варварская жестокость, если бы излишне истязали изобличенного убийцу; насколько же хуже, когда это делается в отношении сотен тысяч невинных стариков, женщин и детей! А ведь они были сыновьями, матерями и отцами того самого армянского народа, о солдатах которого Энвер-паша еще несколько месяцев назад в известном месте заявил, что они в высшей степени отличились на полях сражений, и их смелость и верность вызывали в турецкой армии огромное восхищение. Тем не менее все снова и снова, даже после оправдательного приговора, пытаются оправдать совершенную несправедливость тем, будто депортация армянского народа была мерой, вызванной «военной необходимостью», за осуществление которой руководящие органы не несли ответственность. Но разве забыли, что Малая Азия — часть света, которая по протяженности далеко превосходит немецкое государство? А как объяснить принудительную депортацию армянского населения из Западно-анатолийских вилайетов, где его численность была слишком мала, чтобы представлять опасность, и которое мирно и безупречно трудилось на расстоянии сотен миль от театра военных действий? И разве американский посол Моргентау не предложил великодушным образом переселить в Америку выселенный из Турции народ? Разве недостаточно уже того факта, что турецкое правительство отклонило это предложение, чтобы показать, что так называемая необходимость военных мер, как правило, была предлогом при «поселении в пустыне», ничтожной формулировкой, чтобы скрыть самое кровавое преступление этого века, целью которого является полное уничтожение трудолюбивой и высококультурной расы?
Никто не будет возлагать за это ответственность на религию ислама, и ошибаются те, которые утверждают, будто это делали друзья Армении. Рядом с Христом, Буддой, Лао-Цзы стоит также учение Мухаммеда, и если эта религия на самом деле сыграла какую-то роль в этих событиях, то только потому, что религией ислама злоупотребляли в этих целях. Разве с учением Христа поступили иначе, когда государства Европы злоупотребили Его изречениями, чтобы от Его имени вести коварные и разбойничьи войны против беззащитных народов своих колоний? Но в данном случае суд вынес свой приговор относительно не двух религий, хотя и проблема, по которой принималось решение, в конечном счете была этической, а не политической, а относительно двух сил, которые с древнейших времен находятся в непримиримом противоречии друг с другом: насилия и законности, преступления и человечности.
Это облегчающее зрелище, торжество справедливости, когда мы видим, как здесь, несмотря на кровавое злодеяние человека, выносится оправдательный приговор, вопреки заключающемуся в этом противоречию. Так как этот оправдательный приговор означает прежде всего полный и потрясающий протест той политике, которая присвоила себе право обращаться с целым народом как с убойным скотом, даже хуже — как с бесчувственными камнями. Это нашло наглядное выражение в волнующих речах защиты, и если, несмотря на редкое единодушие, с которым пресса приветствовала этот приговор, были возражения, что судьи и присяжные находились под влиянием своих чувств, то в оскорбительном характере этого утверждения было заключено печальное непонимание человеческой натуры.
Ведь то, что они в своей груди уделили место чувствам, достойно высокой похвалы, так как во время всех тех ужасных событий мы постоянно слышали, что все решалось с позиции силы, в интересах государства или по военной необходимости, но никогда — человеческим сердцем! Политика или право, которые не продиктованы человеческим сердцем, являются лишь ложными названиями бессовестности и жажды к власти. Если даже Талаат был твердо убежден, что его мысли направлены только на благо своей страны — «любовь к отечеству», которая мнит себя вправе совершать такие ужасные злодеяния, — то зло не имеет ничего общего с действительными интересами народов, это не только неблагородное чувство, а кровавый фетиш, преступление.