–Может, я чуть позже их соберу. Жарко еще.
–А абрикоскам на солнышке, думаешь, не жарко! Совсем привяли, бедные, – сокрушалась хозяйка.
–А Гена скоро придет? – отчаявшись, спросила Лена.
–Конечно, деточка, конечно. Вот соберешь абрикоски, он и придет, – успокаивала женщина лилейным голоском.
Девочка поднялась со стульчика. Просить платок на голову не стала, Сорвала с дерева лист, плеснула на него водой и прилепила к обожженному носу.
Три огромных дерева росли рядом. Ветки каждого свисали до земли под тяжестью урожая. Абрикосы, крупные, сочные, устилали землю вокруг. Кажется, их давно уже не собирали, и это сладкое оранжевое чудо образовало удивительный фруктовый ковер. Два пустых бака и выварка с корытом стояли около штакетника. «Да тут до вечера спину не разогнуть, – возмущенно подумала Лена, сгребая абрисы в кучку. – Хоть бы Генка быстрее пришел и спас, как всегда». Но его не было, а тара медленно наполнялась, и опять очень хотелось пить.
Глава 14
Деду Тиму она увидела сразу, как только открылась калитка. Высокий, худой и сутулый, он бережно нес эмалированное ведро, закрытое крышкой.
–О, кто к нам приехал! – радостно заулыбался он, и осторожно поставил ношу на табурет двумя руками, огромными, с длинными, толстыми пальцами. Наклонившись, скривился от боли в спине, постоял, отдышался и, придерживая себя за талию, неторопливо разогнулся.
– Вот и молодец, что приехала, – улыбнулся он.
Два года назад Лена впервые назвала его жестким словом «дед», и сама испугалась, услышав звучание вылетевшего дерзкого слова, бьющего, как хлыст. Это было, когда он приехал после полутора лет разлуки, потому что в Новочеркасск никого не впускали и не выпускали после расстрела рабочей демонстрации.
Деда Тима приехал один, обвешанный сумками и авоськами, и сильно постаревший. Те морщины, что покрывали его худое лицо мелкой сеткой, превратились в глубокие борозды, а серые волосы, стали белыми и такими тонкими, бесцветными, что кажется, вот-вот растают.
Гера, счастливая, радостно разбирала подарки, рассказывала о детях, об Иване и все расспрашивала о брате, который окончил училище, и обрадовалась, когда отец, сокрушаясь, сказал:
– Только вот беда: в армию его не берут. Пошел в депо работать.
– Папа, да это же хорошо!
– Ну, да, – нерешительно согласился он и добавил, – только Томочка говорит, в армии из него сделали бы здорового человека.
Гера решила промолчать.
Вечером пришел Иван. Накрыли на стол. Дедушка снова обо всех рассказывал. Сидели долго, пили чай, словно ждали чего-то. Лене надоело слушать одно и то же, и она ушла читать в соседнюю комнату.
Как ни интересна была книга, а все-таки девочка уловила обрывки очень тихого таинственного разговора, перемежающегося с тягостной тишиной, и отдельные фразы, сказанные громче обычного. Насторожилась…Не поднимая головы, прислушалась к глухому голосу деда, но мало что поняла.
– Да как же выбраться?! Кордон из солдат стоял вокруг города – мышь не проскочит
Иван наклонился и тихо попросил:
–Пап, ты расскажи, что было! Почему стреляли, из-за чего?
– А что рассказывать?! -вздохнул мужчина, – у вас, небось, такая же картина была. Есть нечего, магазины пусты, за хлебом очередь с четырех часов утра и только две булки в одни руки. У нас хоть огород есть, а тем, кто в квартирах – совсем худо. Вот рабочие и вышли к Атаманскому дворцу. Шли, думали: власть их выслушает. Мишка с Никольской утром агитировал ,а уже тогда было ясно: нельзя идти. Солдат нагнали в город видимо- невидимо. Танки ночью по Герценовскому спуску грохотали. А он мне все про родную власть рассказывал… Видел я ее в гражданскую!
И тут Лена впервые услышала странный звук, похожий на всхлип. «Не может быть! Дедушка плачет?!» – мелькнула мысль, но девочка не могла поверить своим ушам
. -Полдня стояли. Никого! Ждали. Може, кто из администрации выйдет. Вдруг над ними вертолет. Кто-то как закричит: « Товарищ Микоян, миленький, сюда! К нам!» Толпа радостно подхватила. И тут застрочили пулеметы на танках, которые окружили площадь. Что там началось!! Что началось… Не сразу поняли… Крик, стон, плачь… Люди врассыпную, а им вдогонку тра-та-та-та… Кровищи! Три дня машинами площадь мыли. Опять казаков истребляли! За что?!
Голос затих. Тишина. Только ложка о стенки чашки стучит, ходики тикают, да то ли всхлип, то ли сморкается кто-то
– Ты что там был? – испугалась Гера.
– Нет. В первый день столько солдат было, что не выйти со двора. Застрелят. А потом… Потом вызывали в милицию, проверяли, где был 2 июня тысяча девятьсот шестьдесят второго года и подписку брали, чтобы никому не рассказывать, не писать о расстреле. Все письма вскрывали, читали и зачеркивали все, что касалось июньских событий. Кто избежал смерти на площади, тот на десять лет угодил в тюрьму.