Но вот в один «прекрасный» день, где-то через полгода после поступления на службу, меня привели в казарму, до этого я не видел живых людей кроме врачей, мне иногда казалось, что я здесь единственный не медик. Тут было тридцать охламонов, горящих желанием приносить пользу Обществу. И среди них был и я.
Армия меня научила многому: драться, стрелять, быть выносливым, расчётливым, ненавидеть…
Когда я вышел из учебки, увидел, как уничтожаю ни в чём неповинных людей, просто за намёк на несогласие. Участвовал в боевых действиях против повстанцев, которые освобождали тез людей, которых мы по приказу Общества запихивали в Лагеря. Чем они были плохи я начал очень быстро понимать — они были или против системы, или, от чего становилось муторно, просто другими. Некоторых увиденных мною товарищей действительно стоило упрятать в эти милые лечебные заведения, из-за гипертрофированной агрессии и жестокости, но именно таких людей принимали на службу и в армию в том числе, лишь бы позволяли физическая подготовка и навыки. Таких как я, экспериментальных, среди ровесников больше не встречал, но может оно и к лучшему, но уже через пять лет начали появляться другие выращенные, они отличались от меня, молодые люди были изначально заточены под службу и медикам не приходилось над ними трудится. А ещё, чем дольше я служил, тем больше во мне крепла ненависть к такому Обществу, которое я увидел, покинув дом.
Хватило меня на десять лет, к этому моменту я дослужился до капитана отряда и без раздумий выполняя приказы посылал на верную смерть подчиненных, откровенно говоря меня не сильно заботила их судьба, я хотел сбежать туда где меня никто не найдёт, где я могу жить, не убивая невинных людей. Это не давало мне спокойно спать и занимало почти все мои размышления, а ещё меня нестерпимо пугало то, что я превращался в бездомную машину для убийств и ничего не мог с собой поделать, если бы я переживал всё, что происходило то я точно бы рехнулся.
Дезертировать получилось неожиданно, моя команда проиграла сражение, вокруг ни оказалось ни одной живой души, и я рванул в леса. Только через неделю, грязный, ободранный, по сей момент перемазанный чужой кровью я вышел к небольшому поселению, мне нужны были медикаменты, пораненная во время сражения нога начала гноится, что бы я не делал, поднялась температура и дальнейшее развитие событий вставало перед моим мысленным взором весьма явственно. Куда я в итоге приковылял я не помнил, кажется рухнул на порог первого дома у которого оказался. Пришел в себя только на следующий день, лежа на чистенькой кровати, жар спал, а нога была заботливо обработана и перебинтована.
Комната была простенькой, даже спартанской, ничего лишнего старый шифоньер с покосившейся дверцей, письменный стол, стул да кровать, на которой я лежал со стареньким, но чистым и накрахмаленным бельём. У меня был вагон времени чтобы оглядеться и передумать кто бы мог быть хозяином данной комнатки. Я предполагал, что угодно но появившаяся через пару часов хозяйка всё равно меня удивила, это была молодая женщина, примерно моего возраста в длинной юбке с кипенно белым передником и такой же косынкой, туго повязывавшей голову. Лицо моей спасительницы было бледным, впалые щёки, потерявшие цвет губы, блёклые глаза, серые от седины волосы, чуть видневшиеся из-под платка, она была похожа на приведение, тень человека, нежели на молодую женщину.
— Вы пришли в себя, это хорошо. Хотите есть? — голос её на удивление звучал сочно и глубоко, создавая сильнейший диссонанс с внешностью.
— Спасибо, — просипел я. Просить её было почему-то боязно.
Женщина подошла ко мне и деловито осмотрела мою рану, разбинтовав ногу. Она посыпала порез каким-то белым порошком, который будто обжег всю ногу, и я заскрипел зубами. Моя спасительница лишь приподняла тонкую бровь.
— вам необходимо поесть, — не дожидаясь ответа она удалилась, а вернувшись пристроив на полу тарелку сначала напоила меня, затем накормила чем-то вроде супа. Я смотрел на неё во все глаза и не мог понять почему ощущение от неё никак не вязалось с той картинкой, что я видел, — кто вы и откуда? — покончив с моей трапезой осведомилась дама.
— меня зовут Ли, — говорить, что я сбежал с поле боя мне совершенно не хотелось. Я не знал, как она отреагирует. Хотя она спасла меня и в доме не толпились солдаты Общества, но она была похожа на ярую приверженку строя.
— что с вами случилось Ли? — поторопила она, — в вашем поселении случилось какое-то несчастье? Или вы пострадали на охоте? Почему вы были в таком виде, и кто на вас напал? — голос её звучал строго, а по глазам я, как не силился не мог понять её отношение к происходящему.
— я не помню, — выдавил из себя.
— врёте, — хлёстко и зло отрезала она, — и, если не скажите правды я сию секунду иду к главному егерю и сообщаю о том ко мне в дом завалился кто-то в форме, весь в крови и грязи, — вариантов у меня было не много, к егерю и охранникам этого поселения меня совершенно не влекло. Отлежаться бы и валить дальше на все четыре стороны.
— я участвовал в сражении и скрылся в лесах спасая свою жизнь. И нет, егеря не надо, потому что мне совершенно не хочется в Лагерь.
Она лишь сухо кивнула, окинув взглядом моё лицо встала и прошлась по комнате:
— Меня зовут Мара, — она помолчала, — а что с вами делать я решу чуть позже, пока советую поспать и набраться сил.
Несколько дней я только и делала что ел и спал. Моя спасительница была дома только утром в обед и вечером, в остальное же время похоже трудилась не покладая рук своих. Эта женщина была чудо как не многословна, за всё время пребывания в её обители наш первый разговор был самый богатый на слова. Когда я смог встать Мара сообщила мне, что когда я буду чувствовать в себе силы то могу уходить, я не поверил своим ушам, но переспрашивать не стал, дабы не гневить её.
Уходил я рано утром, когда рассвет только забрезжил над деревьями, хозяйка дома спала, как мне показалось вначале, но обернувшись у самой кромки леса я увидел на крыльце белое пятно длинной ночной сорочки — вышла проводить, накануне я сказал, что уйду утром.
В чаще, откровенно говоря, мне жилось не плохо, ещё перед тем как выйти к селению я схоронил оружие, которое забрал с поля боя, мучило только одиночество, тоскливое тягучее, оно заползало в душу стоило мне перестать заниматься делами и в конце второй недели своего затворничества я собрал шкурки пойманных до этого зверей, для пропитания, и немного свежего мяса и под покровом ночи пришел к дому моей спасительницы. Свет не горел, но я тенью прокрался к крыльцу и постучал. Дверь отворилась мгновенно, словно она все ночи проводила рядом с ней ожидая моего прихода:
— Ли? — он удивленно приподняла бровь, словно ждала кого-то другого, — ну проходи раз пришел.
Я отдал своё подношение, женщина лишь хмыкнула, но уголок её губ слегка приподнялся в намёке на улыбку. Мы всю ночь просидели за столом, попивая чай. Мара почти всё время молчала, слушая как я рассказывал о своём житье бытье.
Так начались наши немного странные отношения. Я приходил к ней раз в неделю и всегда она словно бы ждала меня. Со временем я узнал, что она вдова, мужа придавило деревом на лесозаготовках, узнал, что она фельдшер при этой маленькой деревушке, что она на пять лет старше меня. Нет эта загадочная дама не стала более болтливой, каждое слово разве что не клещами вытаскивать приходилось, но с ней мне было хорошо. Прошло около полу года, когда она в своей привычной, сухой манере сказала:
— приходи почаще, а хочешь, можешь не уходить.
Вот тогда я и узнал, что благодаря хирургам не только многое приобрёл, но и кое-что потерял. В период моего взросления меня не минуло половое созревание, с которым я справлялся, наверное, как и все, но после попадания в армию эти вопросы меня престали интересовать совершенно. Я никогда не размышлял почему, не мучает и ладно, и только с Марой пришло прозрение. Мне было хорошо с ней, я испытывал к женщине нежность и даже любовь, мне хотелось обнимать её, касаться, проявляя свои эмоции, но не более. Выяснив этот странный факт, мы разобрались, что всё необходимое в наличие, но похоже до мозга сигналы о подобных потребностях не доходили.