— Эге-ге-ей! — капитан помахал им пистолетом. — Серега! Давай сюда!
Все-таки сжимая в опущенной руке пистолет, он быстро взбежал по трапу на ростры, уверенно поднялся на спартдек и оторопел. Все шлюпки были на месте. И разъездной катер — тоже. Они покойно стояли на кильблоках под добротно и грамотно обтянутыми чехлами, шлюпочные тали намертво вржавели в блоки…
Изменившись лицом, Кузьменко почти бегом кинулся на ют, где могли храниться спасательные плотики. Так и есть — там они и лежали на скошенных металлических рамах-опорах, готовые в любой момент к сбрасыванию — только сбей стоп-анкер.
Кузьменко перевел дух. За спиной загремели по ступеням трапа сапоги Попова. Капитан шмыгнул носом и отер рукавом холодную испарину со лба.
— Фонарь взял? — резко спросил он, не оглядываясь. — Пушка с собой? Ну, вперед.
Он рванул дверь тамбура в машину. Она раздраженно-тоскливо завизжала и нехотя отвалилась, открывая темный холод. Кузьменко сунул пистолет за отворот куртки и, лязгая подковками сапог, ловко полез по скоб-трапу вниз, в сырую могильную тьму вертикальной шахты, старательно думая о том, что судно действительно давно покинуто и пусто. Попов, сидя на корточках, светил ему сверху. Спустившись вниз, капитан подождал его, и уже вдвоем они вошли из стоячего мутно-серого полусвета колодца шахты в гулкую огромную пустоту машинного отделения, затопленного недвижной, стылой, мертвой чернотой.
Они стояли рядом на верхней решетчатой площадке, как на балконе. Желтоватый луч фонарика, подрагивая, перепрыгивал по застывшим механизмам, высвечивал пустоты, иссеченные штрихами-зигзагами холодных магистралей и трубопроводов, мерцал радужными искрами в давно высохших лужах соляра и масла, проваливался в бездонные черные колодцы под пайолы.
— Свалкой пахнет, — прокомментировал старшина. «Ахнет, ах нет, ахнет!» — громыхающе ответило железо.
— Кладбищем… — угрюмо буркнул под нос капитан и распахнул боковую дверь. Открылся ломано уходящий в темень коридор. Нарочито гремя сапогами в недовольно затаившейся тишине, они подчеркнуто уверенно зашагали в темноту: капитан — впереди, Попов — за ним, светя фонариком. За первым же поворотом серо висел тусклый свет — из замызганного иллюминатора, расколотого строенным зигзагом. Капитан через плечо ткнул стволом пистолета в трещину:
— Оно не колется даже взрывной волной. А?
Попов молчал, быстро шаря призрачным лучом фонаря в темной глубине коридора.
— Так, ладно… Двинули в жилую палубу? Вон трап вроде наверх. Свети под ноги, чтоб глазу не мешать.
Коридоры. Площадки. Пронзительно-скрежещущий в затхлом, неживом визг бесконечных дверей. Тошнотворно устоявшаяся холодная сырость. Желто-зеленая короста коррозии на поручнях трапов. И тьма…
Они шли по каютам — каютам непривычно комфортабельным: двух- и трехместным, с индивидуальными санблоками, продуманной изящной планировкой, ласкающей глаз отделкой переборок и дверей, настоящей мебелью. И всюду, всюду — запустение, плесень, муть застоявшегося, безнадежного давнего страха, удушья давно сгнившей смерти…
Койки, заправленные и развороченные. Выпотрошенные чемоданы и чемоданы запакованные. Висящая вперекос на одной петле люто выдранная дверца туалетного шкафчика. Черепной оскал зверски разбитого зеркала над треснувшим зеленым умывальником. Свороченный набок кран над нежно-розовым куском мыла, ссохшегося до трещин. Ощерившийся разодранной молнией штормовой сапог, одиноко стоящий перед койкой, сплошь усыпанной по коричневому шерстяному одеялу в крошку битым стеклом лампы-бра. Когда-то желтая пустая, склизкая от гнили кожаная кобура в выломанном из палубных зажимов кресле перед письменным столом; револьвер с пустыми патронными гнездами открытого барабана дико торчит ржавеющей рукоятью вверх из чем-то прожженной дыры в крышке стола. Гнуснейший вонючий лишай, свисающий из аптечки над, похоже, заблеванной подушкой. Истлевшие до неразличимости фотографии под раздавленным стеклом на переборке. И в каждой каюте — висящие справа у двери необычные красные спасательные жилеты-куртки с красочными неизвестными эмблемами-гербами на груди. Кузьменко многозначительно качнул один стволом пистолета. Старшина молча пожал плечами.
Они неторопливо спустились в твиндек. Под каблуками скребуще захрустело битое стекло, дребезжали в темноте какие-то жестянки, в спертом горьковатом воздухе тяжело воняло застарелой гнилью. И вдруг капитан вскинул врастопырку локти и замер в полушаге, шепотом выкрикнув: