Морщась от удушающей горькой, сладкой, уксусной, сивушной и черт-те какой еще вони, они, помаленьку отходя от шока, хотя в ушах еще звенело, медленно шли вдоль стеллажей, завороженно разглядывая застывший карнавал всех мыслимых цветосочетаний, эмблем, надписей, указателей, полуистлевших ярлыков и этикеток.
— Сколько ж тут жратвы, а… — голос Кузьменко прыгающими железными раскатами гулко укатился в темноту.
— Думаешь? — Попов странно поежился, озираясь.
— Да не трясись — никого тут нет. Один крысятник. Развелось тварей на халяву… Ну-к, свети сюда. Да уж, не пропадем. Пока то да се, берем это, это… Вот еще держи банку. Ага, «пузырь» симпатичный. И это. И пока все. А там видно будет. Так, мы отсюда шли? А, вон же та дверь.
Они провернули за собой дог-болты, аккуратно запирая дверь, когда Попов вдруг встал.
— Ну? — осведомился уже от поворота к трапу Кузьменко.
— Там холодно, — тихо сказал Попов и зачем-то оглядел подволок, словно ожидая там кого-то увидеть.
— Ну, ясно. Не Коктебель, — усмехнулся капитан.
— Нет, Саня. Там же очень — очень! — холодно.
Кузьменко, задрав брови, глядел на него через плечо.
— Иней, — медленно пояснил Попов. — Иней же?
— А снаружи везде плюс? А ведь плюс… — пробормотал Кузьменко. — Стоп. Плюс.
— А у нас — дома, южнее! — у нас мороз.
— Еще какой.
— Да. Еще какой. А тут снежинки нету. А — здесь? На складе?
— Лихо…
Они поглядели на дверь. Друг на друга.
— И вообще — что это было? — почти прошептал Попов и не удержался — опять зачем-то оглядел подволок, но ничего, кроме старо свисавших черных проводов, там не увидел.
— Тут? — ткнул пальцем в дверь Кузьменко.
Попов молча медленно покачал головой. Капитан быстро огляделся, подергивая щекой, сплюнул демонстративно под ноги и щелкнул языком:
— Хватит! На покуда навоевались. Упремся — разберемся. А я так вообще — на пустой желудок не воюю. Война войной, а обед — по расписанию.
Выход они нашли как-то почти сразу, не плутая в переходах, и скоро выбрались из тамбура на полубак. Наверху был все тот же серый полусвет, глухо гудел враскачку океан, низкое драное небо свисало на скалы скисшим молочным киселем пополам с мокрой пылью.
— Интересно, тут солнце бывает? — задрал голову Кузьменко. — Вроде и не завтракать — обедать пора. Во, глянь — во дает союзник! Это ж как он туда забрался? — Капитан пронзительно свистнул и помахал яркой толстенькой бутылкой. Сэнди залихватски свистнул в ответ и вскинул из передней кабины штурмовика сцепленные руки.
— Прикрывает! — засмеялся старшина. — Как-никак свои!
С шумом прыгая по камням, они по осыпи почти съехали на пляж. Сэнди из кабины самолета приветствовал их широчайшей «американской» улыбкой.
— Виски! — преувеличенно-обрадованно заорал он, поймав на лету подброшенную бутылку, — и вдруг брови его взлетели на лоб, он испуганно-ошарашенно уставился на русских.
— Ты чего? — забеспокоился капитан, снизу ухватил Сэнди за руку с бутылкой и прочел издали по складам: — У-и-ски. Ну? Нормальный ход. Там всякого добра полно — не пропадем. Еще и с собой прихватим.
— «Сантори»! Японский виски. Японский!
— А, один черт — отрава. Зато без нормы. Так что сами себе…
— Да нет же! Виски — это наше, только наше, американское! Не бывает японс…
— Что? Что?! — шепотом крикнул — нет, ужаснулся Попов и мгновенно, как от пощечины, вспыхнул бело-красными пятнами по лицу. — Что ты сказал? Ты сказал?!
— Ну, да. Виски — чисто американская штука, и… — Сэнди задохнулся, его глаза, сверкнув, кошачьи запрыгали. Он понял. Он услышал себя и Попова. — О, Боже… Что, я? Язык?!
Кузьменко, тоже сообразив, ухватился за плоскость.
— Во даем, — прохрипел он. — Ай да мы. Хотя неважно…
— Что неважно? — тупо осведомился Попов, моргая.
— А все неважно, коли крыша поехала.
— Так он — по-русски? Или мы — по-английски? О, ч-черт…
— Не-ет, я… Я не хочу! — неожиданно жалобно сказал Сэнди, жалко вздрагивая, с треском отодрал винтовую пробку бутылки и присосался к горлышку. Задрав головы, русские завороженно слушали гулкие глотки и внимательно наблюдали снизу, как прыгает мальчишески-острый кадык парня. Наконец он оторвался от бутылки, жадно всосал в себя воздух, икнул и ошалело выдохнул:
— Виски, ребята. Настоящий. Настоящее некуда. О, Господи, — опять я говорю по-ихнему. Или нет, они по-нашему… — он перекинул бутылку капитану, опять опасно икнул и, лошадино мотая головой и сопя, полез задом наперед из кабины так, будто отродясь не то что не летал, а и самолета не видывал. Капитан завороженно наблюдал за ним. Попов не сводил глаз со сломанной — ведь сломанной же? — ноги. Сэнди грузно съехал на животе по плоскости наземь и, спотыкаясь, пошел к воде. Спотыкаясь — но не хромая! Оба русских остолбенело глядели ему в спину. Он встал у воды на колени и, задрав зад, сунулся головой в накатившуюся волну, шумно фырча, кашляя и постанывая.