Кузьменко шепотом выматерился и ухватил зубами горлышко; виски желтоватой струйкой стекало по его темно-небритому, мятому подбородку, а Попов, не мигая, глядел на тонкие свежерозовые шрамы — шрамы! — порезов на шее и лице командира. Тот глотал торопливо-взахлеб, косясь одним глазом на Сэнди. Парень же, смачно прополоскав рот морской водой, выбрался обратно и, жалко криво улыбаясь, сказал, вздрагивая то ли от холода, то ли от собственного голоса:
— Но все равно вы ни черта не поняли. Японского виски не бывает. А как говорить — плевать. Язык… Хотя я сам теперь не знаю. Или знаю?.. Японский виски! — он свирепо сплюнул.
— М-да… — сказал Попов и отобрал почти опорожненную бутылку у капитана. — Вляпались. Как жить будем? — он неумело глотнул, подавился и закашлялся.
— А ты тут жить собрался? — вдруг злобно осведомился Кузьменко. — А ну, дай сюда. И разводи огонь. Да, костер, туда-растуда-перетуда! И за работу! Все за работу!
— За работу? — изумился Сэнди, забыв про язык.
— Давай! — заорал Кузьменко старшине. — Зимовать тут собрался?! — он грохнул кулаком в плоскость и выругался от боли.
— Озверел? — вежливо полюбопытствовал старшина.
— Да нет же на картах этого острова! — Кузьменко тряс ушибленной рукой. — He-ту! И никаких коммуникаций вокруг! Мертвая зона, глушь! Еще не понял? Мы тут одни, сами! И никто, никто нам не поможет, и уже завтра — зима, ночь, полярная ночь! Теперь все понял?! — Он перевел дух, шумно захлопал себя по карманам, нашел портсигар и уже почти спокойно сумрачно осведомился: — Слушай, а Ковтун как, упал или успел взорваться? Как загорелся, я видел, а вот…
— В эсминец он врубился, — мрачно ответил старшина. Сэнди щелкнул капитану зажигалкой. Попов покосился на ногу парнишки: — И что, совсем не болит?
— Сам врубился? Навелся? — капитан мощно, аж с хрипом, затянулся, глядя на серый в мертвенно-сером свете мертвый корабль.
— Да кто ж его теперь знает? А тут, кажется, дело серьезное…
— С ногой? Да не-ет! — мотнул головой Сэнди. — Порядок.
— То-то и оно, что уже порядок. С нами всеми… — пробормотал Попов.
— Ладно, мужики. Готовим костеришко и харч, — капитан отшвырнул папиросу, проводил окурок взглядом и неожиданно осведомился: — Слышь, Серега, курево-то экономить не будем? Но только там-то мы его вроде не видали, а?
Костерок из сухого легкого плавника, в огромном количестве выброшенного океаном за все былые годы на берег, прозрачно-желто трепетал на солоноватом ветерке, едва залетающем сюда, под каменный откос-козырек, где устроились летчики. Во вскрытой жестянке, пристроенной на камнях, душисто побулькивала закипающая тушенка. Сэнди римски-лениво возлежал на боку, разглядывая принесенные с корабельной провизионки и сваленные в кучу банки, и бурчал под свой конопатый нос что-то недовольно-вопросительное.
— Нас ведь даже искать не будут, — хрустя соленой галетой, говорил капитан. — От союзников мы оторвались, наши погибли все. Значит, должны выбираться сами. Ну, полосу-то мы наладим, справимся. А с двигуном вот… Если только масломагистраль — может, и сделаем, лишь бы картер цел. Хрен с ним, с ружьем…
— С каким ружьем?
— Цивильный ты человек, старшина. Ну до крику нестроевой. Я про приборы.
— А ружье?
— Анекдот есть такой. Добротный старый армейский анекдот. Но тут — дети.
— Ага! — смешливо хихикнул Сэнди. — Которые знают, что дети берутся в капусте.
— Ладно-ладно! Да… Так вот, и приборы — всмятку. Вроде моей морды. Кстати, как я гляжусь? Наверно, кошмарная жуткость?
— Да уж, — хмыкнул Попов. — Даму в переулке не порадуешь. Стекол в шкуре хоть не осталось?
— Да вроде нигде не колется… Так вот, без приборов я как-нибудь дотяну, был бы компас и часы. Мы ж славяне: два лаптя влево, пол-лаптя вниз — и в точку. Вот горючку где взять? В баках и на такой костеришко не хватит. А масло? — Он перевалился на живот, прикурил от костра и задумчиво уставился в немой корабль, сощурив глаза. — Вот кто мне покоя не дает. Жратва эта американская непонятная…