— И французская. И немецкая. И еще какая-то, — вставил Сэнди.
— Во-во, еще и немецкая. Виски эти японские. Бредятина… Но ты когда-нибудь видал такие пушки? Во-он на крыле ходового мостика — башенка. Два ствола, калибр хиленький — но почему на стволах шланги? Газоотвод? Тормоз? Охлаждение? И из чего ж надо сделать такие шланги, чтоб они при стрельбе не сгорали?
— Далась тебе артиллерия… — Попов попробовал с щепочки мясо, осторожно подув. — А славненько! Дай-ка ту банку на сугрев, ага… — он летной рукавицей аккуратно снял жестянку с огня и тщательно устроил ее в гальке. Сэнди тем временем кое-как воткнул в тлеющие угли вторую банку. — Ну-с, господа робинзоны… Слышь, Саш, а общение наше тебе дает покой? Наш общий язык? Хлеба нет, жалко…
— Сразу видно — академик. Объясняю для шибко ученых. Там торчит два ствола примерно тридцатого калибра. Но в такой башне расчет не поместится. Даже один человек. А надо минимум три. Это я авторитетно заявляю. И снизу им нету места — вишь, барбет и опоры легкие, отсюда видно. Значит, что?
— А что? Слушай, полководец, ты пищу принимать будешь? Сэнди, подать генералу большую ложку. Самую большую и самую генеральскую.
— А то, что эта пукалка должна иметь, во-первых, сумасшедшую скорострельность, и, во-вторых, огонь ведется вообще без расчета.
— Как?! — подавился галетой Сэнди.
— Не знаю. Дошло, академик? И, главное… Ч-черт, горячо же! Главное: почему этот парень не может понять, что написано на ихних же банках? Нас он понимает, а банки свои не понимает. А? Усекаешь, академик?
— Да уж… — буркнул Сэнди. — Хотя не все тут банки мои, как ты говоришь. Но в принципе мне и вправду плевать, на каком языке я говорю, но…
— Не уверен, — пробормотал старшина. — Вот как раз это весьма занятно. И, возможно, поучительно…
— … но вот жратва эта, и вообще… Да еще и моя нога! — Сэнди покачал головой и, подкинув на ладони красочную высокую банку, показал этикетку капитану. — Вы хоть знаете, что принесли? Хлеб!
Кузьменко уставился на жестянку.
— Хлеб, хлеб, о котором вы жалеете!
— Консервированный хлеб? — недоверчиво улыбнулся Попов. — Но это невозможно, малыш. Что угодно можно закатать в банку, но только не хлеб.
— Вот именно, — неожиданно грустно согласился Сэнди. — Все — но не хлеб. Но и это не все. Что это за фирма? И почему здесь указано, что он готов к употреблению? И вот сюда смотрите, парни, сюда! — здесь указана дата, до которой он вполне годен. Ну? Год одна тысяча девятьсот — ну?
— Чушь! — заявил Кузьменко. — Обещанка хозяина, обман трудящихся.
— Да. Точно. Обман. Но даже и такого обмана в наше время не было! — и Сэнди швырнул банку в груду других.
Попов задрав брови, шепотом повторил: «В наше время. В наше…» — и покосился на капитана. Но тот, похоже, ничего не услышал. А Сэнди — тот, похоже, не понял, что сказал. «Впрочем, понял ли я сам, — подумал старшина. — Мне, например, куда интересней, почему эта посудина целехонькой на камнях сидит, на таких камнях — и такой целехонькой. И еще интересней — где ее команда, если все корабельные плавсредства на месте, кто и зачем устроил весь этот невероятный и безобразно-бессмысленный, и жестокий дебош по всему судну, причем явно театрализованный, и… Стоп! Театрализованный? На показ? Для кого? Ведь не для тех же, кто был и ушел — но для тех, кто придет — для нас, например. Значит, можно предполагать…»
— Порубаем — перезарядишь УБТ, — предупредил Кузьменко, деловито жуя. Попов непонимающе глядел на него. Капитан что-то перебил, не дал додумать, сообразить что-то крайне важное — и притом очевидное. Настолько очевидное, что его и заметить почти невозможно. «Значит, речь шла о театре и о тех, кто придет, так что надо все быстро, но без суеты». — Сэнди, знаешь что такое быстро в авиации?
— Выпить и закусить? — гоготнул Сэнди.
— Слушай, малыш, а не рано ли ты такой умелец? — капитан сощурился на смешно покрасневшего парня. — Ладно-ладно, не размахивай ушами… Так вот, делать что-то быстро — это делать медленные движения без перерывов между ними. Проникся? То-то. Кушай, сынок.
Скинув куртку, Кузьменко, с головой скрывшись под капотом, возился в моторе, стоя на накатанных валунах. Попов с помощью Сэнди выволок из крыльевых патронных ящиков пулеметные ленты и, оттащив их под карниз обрыва, свалил в кучу, возле которой они вдвоем и принялись за работу: Сэнди сноровисто и умело разряжал звенья, а Попов набивал патронами ленту к своему пулемету, уже снятому с турели в задней кабине.