— Ладно-ладно, я доверчивый. Но здесь? С нами?
— Если существуют некие точки, некие географические… центры, что ли… И не географические, а геовременные… Нет, не то, не то… — старшина мучительно защелкал пальцами.
— Мы встретились, — тихонько, странно-подсказывающе сказал Сэнди. — Мы же все встретились. Неужели вы, парни, до сих пор никого не увидели…
— Ага! — гулко хохотнул капитан. — Встретились, не без того. Общнулись даже. Куча задолбанных покойничков. И все от разума окочурились. Во добра — полная телега!
— Не суетись, Саня, — предостерегающе сказал старшина. — Ты не слышишь. Ты слушаешь, но не слышишь. Не хочешь слышать. Сдержись, отринь суету, и без предвзятости, без злобы, без страха и с надеждой…
— Без предвзятости? Без страха и с надеждой? — Капитан со скрежетом проволочной черно-седой щетины на щеках потер ладонями темное лицо и вдруг с прорвавшейся глухой тоской сказал — нет, простонал: — Да ведь и вправду боюсь я! Просто боюсь… Ведь не за себя же, чего ж сам-то, сам-то уж давно никто, давно отбоялся, как помер… За всех нас боюсь, за всех, которые тут и которые дома, и которые там, везде… Эх, знать бы, если б знать! Хоть шаг бы вперед — а то ведь десять лет, все десять лет…
— А ты за всех не ручайся, — посоветовал Сэнди. — Подпись за всех ни один банк не примет. Не надо за всех. За всех нас только Господь.
— Да пошел ты с ним вместе… Чего ты понимаешь в нашей жизни, американец… — он вывалился вперед из кресла и уперся лбом в толстое литое стекло ограждения ходовой рубки. Да, действительно, здесь, в наглухо закрытой теплой тишине не слышно было ни посвиста одинокого ветра над темной бесконечной пустыней, ни воя бушующей где-то неподалеку, но повсюду, везде, войны. И тень этой войны висела над ними, давила, не выпускала из-под себя, из-под своей удушливой шкуры ни на миг — даже когда они не видели ее, не говорили, не помнили о ней. Капитан зябко передернул плечами и пробормотал: — Опять не темнеет. Опять ночи нет…
— Что? — не понял старшина. — Как не темнеет? Да ты чего, Сань?..
— Да разве ж это ночь…
Сэнди завозился в мгновенно будто насторожившейся тьме и неловко, оступившись затекшей ногой, боком сполз со стола. Старшина ждал, глядя в сжатую спину Кузьменко.
— Немцы где? — с непонятной тоской спросил капитан в темно-серое стекло. Да, там, снаружи, висела все та же странная, пугающе-живая и потому омерзительная плотная темная масса, заменяющая здесь ночь.
— Почему вообще никого нет?
— Но ты же сам говорил — задворки.
— Говорить-то говорил… Но ведь какая войнища молотит. Народу сколько мотается в небесах. Дерется народ в небесах. В море. Везде. Под водой режется! И никого… Ну, наших тут нету — ладно. Чего тут искать-то. Янки, англичанцев — тоже туда-сюда. Но хотя б фрицев разведчик погоды какой-никакой пролетел, что ли? Или там швед паршивый, не знаю…
— Так ведь был же? — выжидающе возразил Сэнди. — Ну тот?
— В том-то и беда… — и капитан закрыл глаза.
И через длинную паузу, помолчав, старшина сказал:
— Да. Да, командир. Ты прав. В том-то и беда.
Задыхаясь, Попов и капитан накатывали к воде валуны покрупнее, сооружая что-то вроде то ли ограждения, то ли волнолома вдоль полосы прибоя, чтоб в случае сильного наката или шторма море не размыло уже ими выровненные и спрямленные участки пляжа — будущей взлетной полосы, их дороги к свободе или… «Выбирая путь к победе, выбирай путь, ведущий к смерти» — гласит «Бусидо». Что же знали древние самураи о жизни, если смели учиться победе через смерть?
Впрочем, попробовали бы эти храбрецы повоевать с булыжником… А, ч-черт! — опять ударился коленом!
— Ты под … под ноги … смотри! — просипел распаренный, красный капитан и, упершись спиной о камень, мешком осел на гальку. — Ты то … поматюкайся слегка, чтоб полегчало, а я … Уф-ф-ф! А я дух переведу пока. Ну ты здоров, старшина. Интеллигенция — а бык быком!
Растирая колено, старшина повалился боком на камень, разглядывая резко выступающий на будущую полосу песчано-галечный «язык» осыпи, который капитан чудом не зацепил при посадке, но миновать который при взлете будет просто невозможно и который до наступления темноты они еще наметили снять. Лопаты — ящичные доски попрочней, которые они приволокли с корабля и кое-как обтесали щербатым пожарным топором, — Сэнди им уже приготовил. Сейчас он с наслаждением гремел железом, возясь под капотом «ила». Он опять изумил старшину, как, впрочем, и капитана, оказавшись большим любителем и знатоком моторов; в пять минут он с помощью Кузьменко разобрался, что в АМ-38Ф так, что не так и как надо сделать эдак, и с азартом принялся за дело. Старшина больше удивился даже не столько его знаниям и навыкам, сколько тому, как быстро капитан доверился парнишке: взлезши с ним в закопченное нутро мотора и побубнив там буквально пять минут, Кузьменко наружу выбрался уже один и, отирая руки бумагой, с явственным уважительным удовольствием констатировал: