Тр-р-рах!!! — оглушительно грохнул УБТ, ствол мощно подбросило короткой, в три — пять патронов, очередью, дымные гильзы задиристым развеселым перезвоном запрыгали в камнях; старшина охнул от боли и едва удержал пулемет в руках — отдача оказалась сильнейшей, куда сильнее, чем он предполагал. Хоть бы плечо не сломало…
Тяжелые пули с гулом ударили в загудевшую контрабасно рубку, голубовато-розово блеснули искры рикошета, брызнула краска, белокостяными размазанными точками разорванного металла засветились пробоины. Но субмарина по-прежнему молча замедленно-тяжко подплывала и вновь погружалась длинным жирно-вытянутым телом в зеленовато-серых шипящих буграх волн.
— Понял?! — радостно заорал Кузьменко. — Нету! Там никого нету! — Он быстро вскарабкался к хижине и деловито выволок из-под камней шлюпку-надувашку; к нему торопливо, опираясь на пулемет, спускался по осыпи старшина. Сэнди, сдвинув дулом пистолета шлемофон на затылок, с интересом всматривался в подводную лодку. Да, вероятно, они были первыми союзниками, так близко видящими живьем, в целости и сохранности одного из свирепых «волков» бесчисленных «волчьих стай» гросс-адмирала Деница. И зрелище было действительно не для слабонервных…
А субмарина медленно вновь разворачивалась — явно усиливающееся под берегом течение тянуло лодку вдоль береговой черты, снося ее носом на выступающие в море камни, метрах в ста за которыми и покоилось на берегу судно-гроб. Летчики стояли втроем возле принесенной ими к самой воде шлюпки. Странно: они чувствовали себя в совершенной безопасности. Страшила только огромная пустотелость — явственно ощутимая пустотелость чужого подводного корабля. Опять безлюдье, опять уже поднадоевшие, даже раздражающие, тайны, игра, чертовщина…
Медленно, очень медленно тянулись минуты, отсчитываемые растянутым раскачиванием прибоя. Старшина будто видел дымную, бездонную пустоту за черным железом обшивки…
И вот, наконец, заскрежетало невидимое в воде брюхо субмарины, волна с раздраженным шипением вывернулась из-под медленно приподнявшегося ободранного, мятого, ржавого форштевня лодки, с креном тяжко выползающей на мелководье, болезненно захрустела галька, опять железно-гулкий пустой удар волны в подрагивающий мятый борт — и все. Все!
Вблизи не такой уж огромный и страшный, лежал бессильно, чуть завалившись набок, в пузырящейся качающейся воде длинный и ржавый железный труп.
Зверь издох.
Кузьменко, сопя, стащил в воду шлюпку, промокнув до бедер; старшина придержал ее, пока капитан усаживался в нее, потом сам перевалился боком через борт-баллон — и капитан легкими, энергичными рывками здорового мужчины, радующегося такой работе, в десяток гребков умело прогнал лодку сквозь прибой и ловко подгреб под скоб-трап за рубкой разом с подхлестнувшей волной.
Пока Попов прихватывал шлюпку фалом к скобе, капитан лихо, будто всю жизнь только тем и занимался, вскарабкался вверх и, гремя сапогами по настилам, боком пошел вдоль надстройки.
Поднявшись за ним на покатую палубу, закрытую решетчатым настилом, старшина быстро огляделся. На подлодке он оказался впервые — тем более на гитлеровской. Его легонько потрясывало — то ли от беготни, то ли нервным ознобом. Капитан же тем временем кошкой шустро взобрался по рубочному скоб-трапу на ходовой мостик и пропал там, потом оттуда донесся быстрый скрип, взвизгнул металл, лязгнуло — и капитан возник на фоне низких серых облаков широко ухмыляющейся физиономией над релингом рубки:
— Точно, никого нету! Как в могиле — тьфу, три раза через левое плечо. Давай сюда, я уже отдраил рубочный люк.
Отсюда, с ходового мостика рубки, берег просматривался весь, как с балкона. В необычном для летчика ракурсе под ногами лежало мертвой тонкой рыбиной тело подлодки. На ветерке серыми пятнами соли быстро высыхали лужи на палубе. Из черной дыры открытого рубочного люка тянуло под ноги ощутимой даже на холоде… Как точнее сказать? Какой-то холодной гнилой землей, что ли… Сырой, ледяной, удушливой плесенью. Мокрой ржавчиной? Нет — могилой оттуда несло.
Могилой…
— Сдались они, псы. Вишь простынка? — успокоительно сказал Кузьменко. — Только вот кому, когда? Уж больно ржаво все… Слушай, но что за тип лодки? Моща! Я таких и не видывал… Э-эть! — он мешковато подпрыгнул, ухватился за край грязно-серой драной простыни и с влажным мягким треском содрал ее. — Ух, зараза!.. — Простыня, изображавшая, видимо, флаг капитуляции, захлестнула его по ногам. Он потоптался, избавляясь от противной тряпки, потер ладони и с непонятным старшине мальчишеским азартом сказал: