Воробьев забарабанил пальцами по чучелу морского хищника, кивнув на гарпун и капустный тесак в углу кабинета: здесь, мол, и не таких кальмаров освежёвывали, как ты.
— Не понимаю, — безразличный тоном произнес Филдс, — к чему весь этот камуфляж: гарпун, сети, ваши тритонистые вопросы? Никогда не считал себя рыбой, а тем более безмозглой каракатицей. Это не мой профиль. Я — человек, а не империалистическая акула. Я буду жаловаться!
— Что ж, давайте в открытую… — сказал Воробьев, пряча в шкаф чучело акулы, гарпун и тесак. — Итак, будем запираться или признаваться?
«М-да, напрасно я так грубо сорвал маску с рыбнадзора! — пожалел агент 6407. — Оставался бы себе каракатицей да пускал пузыри. Теперь уж поздно».
— Признаваться так признаваться!
— Совершенно правильно, — оживился Воробьев, — Чистосердечное признание намного облегчит вашу участь. Расскажите все с самого начала.
— Когда мне стукнуло восемнадцать лет и я смог принять участие в выборах, — начал подследственный, — отец, помню, усадил меня перед собой и сказал: «Трудно тебе придется, Ванек, с твоим прямым носом, но еще труднее — с твоим твердым характером». Тогда я не придал значения словам отца. Шли выборы, жизнь текла своим чередом, но с каждым годом мне становилось все труднее и труднее. Я ломал голову — почему так происходит? Я выбрал женщину, но она отвергла мои домогательства — ей больше нравился боксер с искривленной носовой перегородкой. Я выбрал работу, но был прямолинеен с начальством и в результате скатился вниз по служебной лестнице. И только тогда, когда я получил по носу за свой твердый характер от своего единственного друга, я понял, как прав был отец…
— Хоть и занятно, — прервал Воробьев, — но нас больше интересуют мотивы убийства гражданина Боцманова.
— Постараюсь ответить и на этот насущный вопрос. Видите ли, как вам известно, гражданин Боцманов приказал долго жить, однако, если рассудить трезво, упомянутый гражданин, как видно, в общем и целом представляя себе все это дело, а также по ряду неустановленных причин, в силу их взаимозависимости, где-то в чем-то, говоря совершенно откровенно, с той лишь разницей, что в данном случае, приняв во внимание вышеизложенное, я совершенно официально должен заявить о своей полнейшей непричастности к этому темному делу.
Воробьев, казалось, был несколько озадачен:
— Понимать ли мне вас так, что вы признаётесь в убийстве?
— Если я похож на бесформенную Горгону Медузу, тогда понимайте.
В кабинет вошел Шельмягин:
— Продолжайте, товарищ Воробьев.
— Вот вы говорите, что похожи на бесформенную медузу с гонором. Тогда почему же вы убили гражданина Боцманова?
«Э-э, — подумал Филдс, он же Хихиклз, — дело принимает дурной оборот. Ежели, паче чаяния, Шельмягин узнает мой телефонный тембр — это приведет к глупейшему провалу!»
— Хи-хи-хи! Хо-хо-хо! Ха-ха-ха!! — не своим голосом закатился Коровкин.
Шельмягин с Воробьевым переглянулись.
— Крыша поехала? Отправим его на обследование в стационар. Без ясной картины состояния здоровья товарища Коровкина мы не имеем права задавать ему наводящие вопросы.
Вызвали «скорую». Занемогшего подхватили два дюжих санитара и бросили на носилки.
— Алкоголик?
— П-почти… — отозвался с носилок тот.
Когда завывание сирены стихло, Воробьев задумчиво сказал:
— Похоже, типчик догадался, что мы не рыбнадзор… У нас в руках пока единственная ниточка.
— Что ты имеешь в виду?
— Нить китового уса гражданина Боцманова, за которую мы и потянем.
— Как бы не оборвалась, — усомнился Шельмягин.
— Не оборвется. Мужик был крепкий, отчаянный…
Джона Филдса поместили в хирургическое отделение городской клинической больницы. Строгая стерильная медсестра больно уколола шпиона в ягодицу, после чего тот ощутил неодолимое желание уснуть.
Проснувшись, Филдс осмотрелся. Рядом на койках лежали ушедшие в свои болячки перебинтованные и загипсованные люди.
— Что, сокол, глухо торчишь? — спросил сосед с койки.
Коля Курчавый! Вот это дела! У Коли была туго перебинтована грудь.
— Послушай, а ты-то как очутился в приюте хворых? — удивился шпион.
Коля, подмигнув Филдсу подбитым глазом, тихо поведал шефу о случившемся. За ним гнались дружинники — положение становилось безвыходным. Скрываясь от погони, Коля ворвался в районную женскую консультацию, где под страхом смерти вынудил чуть живого врача-гинеколога срочно госпитализировать его с диагнозом «лактационный мастит». Наспех перевязав грудь, он, получив направление на госпитализацию, выбежал из консультации и под самым носом у дружинников, юркнул в детскую коляску для двойни, которая, к счастью, была пуста. Коля заорал голодным плачем младенца, тут же к нему подбежала какая-то сердобольная бабка, быстро доставившая Колю (под страхом смерти) на четырех колесах в больницу. В приемном отделении дежурный врач долго пытал Колю, почему тот не прихватил с собой грудного малыша, на что Коля ответил, что ребенок напрочь отказался от груди и не пожелал ехать с ним в клинику. Тогда, сказали ему, мы дадим вам своего грудничка, у матери которого не прибыло молоко, — иначе лечение будет малоэффективным. И подавленного Колю с орущим пеленашкой поместили в отдельный бокс. На вопрос Филдса, почему никто не удивился, что он мужчина, Коля ответил: для медицинских работников диагноз превыше всего остального.
— Я упросил, чтобы меня перевели в общую палату, — удрученно промолвил Коля Курчавый. — С минуты на минуту должны принести этого неутолимого горлопана. Тут у меня для него припасены сырок «Волна» и полбутылки портвейна.
Вскоре начался врачебный обход. К Филдсу подсел доктор и попросил снять рубашку.
— Что беспокоит?
— Всё, доктор. Причем, беспокоит с самого рождения и по настоящий момент.
— Так, понимаю… Вера, — обратился врач к медсестре, — запишите больного на консультацию к кардиологу, невропатологу, психиатру и педиатру.
— Доктор, а зачем к педиатру? — спросил больной.
— Во-первых, вы там что-то бормотали про детство, а еще затем, что в своей диссертации я должен опираться на мнения узких специалистов.
Мимо Коли Курчавого хирург прошел, возмущенно буркнув, что отделение, как всегда, завалено непрофильными больными…
Кардиолог долго слушал сердечные тоны Филдса, после чего заключил, что у пациента типичное предынфарктное состояние. В какой связи? Переутомление, недоедание, недосыпание. Больной, случайно, не директор крупного предприятия? Ах, простой служащий? Ну, тогда это для терапии…
Невропатолог, установив асимметричность лицевой мускулатуры пациента, прямо спросил, почему больной в свое время скрыл от врачей инсульт с левосторонней парализацией. Из-за того, что он учился в далекой стране, где лечение слишком дорого? И его бы просто уволили? Интересно, интересно…
— М-да, батенька, — покачал головой психиатр. — Внутренний дискомфорт порождает у вас манию преследования, галлюциноз, и все это развивается на фоне маниакально-депрессивного психоза. Вам не кажется, что за вами следят?
— Ха! Я в этом совершенно не сомневаюсь, доктор.
— Ну и… кто же за вами следит?
— Вы умрете со смеху — рыбнадзор.
— Ничего, ничего, — ласково, как родная мать, успокоил психиатр. — Мы их всех перехитрим!
Педантичная педиатр, заботливо пропальпировав Филдсово темечко, сокрушенно произнесла:
— Как ни прискорбно, но у вас незаращение малого родничка!
«Вот теперь мой хирург с блеском защитит диссертацию», — решил Филдс.
Авторитетный врачебный консилиум, рассмотрев со всех точек зрения малоутешительное состояние больного Коровкина, взвесив все «за» и «против», пришел к единому мнению: показана срочная операция по удалению аппендикса с последующим зашиванием малого родничка, после чего больной нуждается в принудительном лечении по поводу хронического алкоголизма. Таков был суровый приговор всемогущей медицины. И Коровкина стали готовить к экстренному хирургическому вмешательству.