…На следующее утро все столичные газеты пестрели замысловатой вязью арабского шрифта, возвестив о восхождении доселе невиданного светила на эстрадном небосклоне Эр-Рияда. Критики, захлебываясь от восторженных чувств, на все лады превозносили виртуозное владение инструментом, отточенное мастерство и очаровательную непринужденность исполнения, ну и, естественно, свое, самобытное прочтение певицей темы луны, фонтана и обездоленного карманщика. Чертовски трогательно!
Второе представление с не менее грандиозным успехом на едином дыхании прошло под сводами ресторана отеля «Бедуин». За ним последовало третье, четвертое, седьмое, двенадцатое… В гримуборной Онанги уже не хватало места для сундуков, куда тот складывал валютные и ювелирные поступления в фонд развития песенного жанра полуострова Кактусячий. Филдс недоумевал: почему никто не бьет тревогу по поводу красной опасности? Ведь одно только упоминание Тулы, Саратова и Филатова, не говоря уж об Одессе, последнего дурака наведет на мысль, что дело здесь нечисто, что длинная рука Москвы крепко вцепилась в культурную жизнь Саудовской Аравии, вцепилась и не думает отпускать.
Конечно, куда приятней купаться в лучах славы, нежели барахтаться в сомнительных авантюрах! Онанга, кстати говоря, в обход Филдса телеграфировал в лондонский музей восковых фигур мадам Тюссо с просьбой увековечить в воске свой образ; в ответной телеграмме мадам Тюссо в самых лестных выражениях расписывалась в своем восхищении непревзойденным нахальством Онанги.
Тем не менее расчет Джона Филдса оказался верным. После одного из представлений к ним в гримуборную нагрянула жандармерия.
— Я уполномочен произвести тщательный обыск на предмет кое-чего, что может вызвать, как вы уже догадались, подозрение.
— Вы не имеете права врываться в закулисную жизнь творческого индивида! — взбеленился Онанга. — Вон из гримуборной честной туземки!
— Что там долдонит эта папуаска насчет честности? — спросил жандарм подопечного. — Начхать я хотел на ее глупые доводы. Обыскать!
В жизни Онанги Мананги это были самые мучительные, унизительные минуты. Мучительные потому, что невозможно было смотреть, как саудовские держиморды рассовывали по своим карманам деньги и драгоценности, заработанные исправным трудом голосовых связок. Унизительные оттого, что он впервые, причем на собственной шкуре, ощутил явную взаимосвязь искусства и политики.
— Верни сокровища, мародер! — завопил Онанга.
— Твое сокровище — твой голос, — ответил жандарм, — Но если ты и дальше не перестанешь орать, я лишу тебя козлетонистого сокровища.
Их бросили в полицейский фургон и повезли.
— Что-то теперь с нами будет, экселенс?
Филдс ответил не сразу:
— Что бы с нами ни случилось, гастроли прошли на высшем уровне, и теперь, по закону этой страны, мы заслужили достойный отдых на том свете.
— Что вы под этим подразумеваете?
— Смерть через потерю способности мыслить большими категориями.
— Это… как?
— Когда человеку снимают голову, он уже не способен мыслить большими категориями, мой друг.
— А я и с головой не способен! — вскричал Онанга Мананга. — Выходит, есть возможность остаться невредимым?!
Им завязали глаза и куда-то затолкали. По запаху плесени Филдс догадался, что они в подземелье. Откуда-то доносились звуки концертного рояля.
— Околоток с музыкальным уклоном, — шепнул Филдс Онанге.
Лязгнул металлический засов. Их усадили и сорвали повязки. Первое, что бросилось в глаза, — огромное чучело варана и (неизменный атрибут доверительного диалога) капустный тесак.
— Итак! — рявкнул жандарм, страшно сверкая очами. — Будем зарываться в пустынный песок, удирать от вопросов, как тушканы, хорониться в жалкой тени саксаула?
Жандарм забарабанил пальцами по чучелу варана, метнув взгляд на капустный тесак.
— Простите, любезнейший, — не выдержал Филдс, — вам раньше не приходилось встречаться с инспектором Воробьевым?
— Как тут насчет больших категорий? — вмешался Онанга. — Сразу хочу предупредить, что у меня их нет и в помине.
Всем троим пришлось замолчать — звуки концертного рояля неистово загромыхали по околотку.
— «Вальпургиева ночь», — заметил Филдс. — Особенно хорошо вот это место: ря-ря-ря-бам! ти-ти-ти-блям!
— Я вам устрою такую пургенову ночь — век помнить будете! — рыкнул жандарм, пряча тесак и чучело варана в шкаф. — Увести заключенных!
Да, во многих отношениях это был необычный полицейский участок. Жандарм оказался своим человеком, работавшим на ЦРУ, Интеллидженс сервис и «Моссад». Он подхалтуривал в соседнем околотке, где инструктировал китайских революционеров, был общительным парнем, но… строго соблюдал полицейский Устав Саудовской Аравии: «Кто попал в темницу, пускай себе сидит и не рыпается, и да хранит его Аллах!»
К задержанным приставили няню весом нетто 120 фунтов. В околотке имелась камера пыток музыкой: азиатской для европейцев и евроафриканской для азиатов. Там же находился концертный рояль, за которым нередко солировала многопудовая няня — это была нестерпимая пытка и для европейцев, и для азиатов. Вдобавок ко всему наши герои умирали с голоду, потому как няня, нося им пищу, где-то на подходе к камере сжирала все без остатка и, входя с озабоченным видом, на чем свет стоит кляла бесстыжих поваров.
— Трудно? — говорила она, усаживаясь за рояль, побрякивая пустыми котелками. — Трудно штаны надевать через голову, а все остальное — чепуха!
Ее толстые мясистые пальцы дружно шлепались на клавиши, а звуки, которые при этом извлекались, были подобны артиллерийской канонаде. Рояль ходил ходуном, скрежетали педали, под задом солистки разваливался пуф, и няня, сотрясаясь четвертым подбородном, остервенело кричала: «Это Бах!»
— Дальнейшее наше пребывание здесь просто невозможно, ты не находишь? — говорил Филдс Онанге. — Если раньше я относился к Баху лояльно, то лишь здесь прочувствовал, что это за мерзкий тип, без души и сердца.
— Я не причисляю себя к категории мыслителей, — вторил Онанга, — но и до меня уже дошло, что бедняга рояль долго не протянет. Не та весовая категория у нашей няни, чтобы непрестанно измываться над элегантным инструментом.
Побег становился неминуем. Помощь неожиданно пришла в лице… жандарма.
— Шоумены! — возвестил он. — Вы обезглавлены! Разрешите поздравить вас и пожелать дальнейших творческих успехов.
Онанга в недоумении уставился на Филдса.
— Откровенно говоря, у меня было несколько иное представление о райских кущах, — заметил Филдс.
— Ну, разумеется, казнены не вы, а подставные лица — «марксистские певческие пропагандисты». Судебное разбирательство и приведение приговора в исполнение заняли девять минут — рекордный по продолжительности процесс за многовековую историю Саудовской Аравии. Принц дискредитирован по всем статьям! Задавака подал в отставку с поста министра культуры и сам, будучи премьер-министром, отставку принял, поручив себе временно исполнять обязанности министра культуры до принятия им окончательного решения по этому вопросу.
— Чем принц так досадил Белому дому? — спросил Онанга.
— Ему, видите ли, показалось недостаточной сумма, которую он получает от ЦРУ, являясь нашим штатным агентом. Пришлось поставить на место зажравшегося хапугу.
— Значит, мы свободны?
— О'кей!
Им предстояло под покровом тьмы покинуть таинственный Эр-Рияд, перемахнуть через Аравийскую пустыню к следующему месту назначения, а уж там — судя по обстоятельствам.
На прощанье, обращаюсь к Филдсу, жандарм сказал:
— За вами взрыв трикотажной фабрики, новые ракеты и профессор Тарантулов. Да хранят вас Аллах, вороной кольт и госсекретарь Бенц!