Филдс, откинув штору, раздвинул створки оконных рам. Как в калейдоскопе, знойное лето сменилось осенним увяданьем, на подоконник упал багряный лист, и мелкий дождик забарабанил в оконные витражи. Силуэты городского пейзажа набухли и потекли размытой акварелью. Как мчится время! Но что это? Леденящий холод ворвался в кабинет Джона Филдса, бумаги на письменном столе подняла, закружила зимняя вьюга.
— Закройте же окно! — зябко поежилась мадам.
Дверь кабинета приоткрылась, в щель просунулось дуло автомата системы Зингер, цокнули вставные челюсти:
— Телеграмма!
Филдс прочитал: «Поздравляю зимними каникулами тчк Ольга Кукишзон».
— Мадам, голос предков зовет меня в Родные Пенаты!
— А я намеревалась пригласить вас к танцу. Чисто платонически.
— Платонически? Меня приглашают к танго чисто физиологически!
…Мела метель, поскрипывал снежок. Что ж, зимние каникулы — это совсем не плохо!
…Полковник Ведмедятников осторожно вышагивал по своему кабинету, изредка раздвигая портьеры, за которыми свернулась в крендель служебно-розыскная собака Азиза. Глядя на Азизу, полковник хмурился, в то время как та, встречая его взгляд, потупя взор, виновато опускала морду. Служба майора Пронина донесла, что Азиза при исполнении ответственного задания спуталась с двортерьером Полкашей и наотрез отказалась от продолжения работы. Полковник был в тупике: чего теперь ждать от Азизы? Лейтенант Воробьев втайне лелеял надежду, что Азиза принесет нечто подобное любимому герою его детства — собаке Баскервилей. Капитан Шельмягин без труда доказывал: народится беспородный приплод, пожирающий к тому же много пищи.
«Посетителей и сослуживцев не пускать!» — кричал в селектор Ведмедятников своему секретарю, принимая роды у Азизы. Орденоносная сучка принесла лишь одного вислоухого, противно тявкающего щенка, которого Ведмедятников окрестил, как был уверен, именем легендарного древнегреческого военачальника — Пупсий Азизий Псий.
В кабинете Ведмедятникова стоял аквариум с рыбкам, проверенными майором Прониным до седьмого колена. (Рыбки, к слову сказать, и навели майора на мысль о «рыбнадзоре».) Полковник не знал, плакать ему или смеяться, когда, начиная рабочий день, он входил в кабинет с неотвязной думой: «Сколько игривых шубункинов, экзальтированных меченосцев и гордых скалярий слопал за ночь Пупсий Азизий Псий?»…
Он вызвал Шельмягина и Воробьева.
— Ребята! Эндшпиль в самом разгаре. Просрочим время — упустим шанс и продуем партию. За ферзя я спокоен, за слонов, — он смерил взглядом подопечных, — более или менее, а вот за проходную пешку…
Шельмягин с Воробьевым понимающе кивнули.
— Как там она, моя проходная пешка? — обратился полковник к невидимому собеседнику. — У неприятеля обреченный голый король, он мечется по всей доске, хитро маневрирует с целью создать патовую ситуацию. Меня устроит только мат!
Ведмедятников указал на Азизу и Пупсия:
— Этих придется убрать. Тихо и быстро. Как учили.
— Насовсем… убрать? — спросил исполнительный Воробьев.
— Да. Из моего кабинета — насовсем.
Полковник на минуту задумался и произнес:
— Помните об отсебятине. Дело может принять крутой оборот, и тогда промедление… опасно чреватостью! Можете идти.
Когда Шельмягин и Воробьев вышли с попискивающими и скулящими друзьями человека, зазвонил телефон.
— Ведмедятников слушает.
— Здравствуй. Это Пронин. Где шпион?
— Уехал в Штаты.
— Понятно. Пиши заявление.
— Когда поймаю, тогда напишу, — спокойно ответил полковник и бережно положил трубку, наблюдая за единственным раззадорившимся шубункином.
— Привет! Это я, бросовый экспорт из Медвежьего Угла!
— Джон! Наконец-то!..
Линда, похоже, была искренне рада Филдсу. Собственно, идея зимних каникул целиком принадлежала ей, потому как на сей счет у Линды Грэйвс имелись свои соображения. Чем мог помешать Уикли, будучи у нее под каблуком? Да ничем! (Мы не знаем, как старикашка интерпретировал мудрое изречение Сенеки о женщинах, однако доподлинно известно, что делал он это ничуть не хуже Филдса).
— Джон, ты снова дома!
— У меня нет родного очага, — драматически произнес Филдс. — Я вечный скиталец!
Линда надула губки:
— В самом деле? Я-то для тебя хоть что-нибудь значу? Фи! Можно подумать, тебя сюда выслали из Советов, как и меня…
— …причем, не за проституцию, а по политическим мотивам, — скорректировал агент 6407.
— Знаешь, — заносчиво произнесла Линда, — высший шарм для джазового пианиста-виртуоза при исполнении сложной композиции где-то чуть смазать — взыскательная публика оценивает это по достоинству, с мягким юмором. Так и у нас: если провалился, аплодисментов не слыхать, но люди, знающие специфику нашей работы, проникаются к тебе молчаливым уважением.
— Ради одного этого мне следует немедленно возвратиться!
— Не утрируй, Джон… Кто такая Дубова-Ясенева?
— Непонятно кем и с какой стати заагентуренный международный бабец.
— Это чушь! Таких агентесс сроду не было и нет. Твой международный бабец — фикция, мы проверили.
— В таком случае, кто же она?
Линда Грейвс прошептала:
— Я боюсь за тебя, Джон Филдс, мне страшно… Мой вечный скиталец!
«Тьфу, пропасть! Сейчас она станет вешаться на шею и, чего доброго, пытать о проблемах!»
Но Линда повела разговор совсем в ином ключе:
— Дорогой, мы достаточно зрелые люди, чтобы понять друг друга. Ты устраиваешь меня как мужчина и джентльмен, я устраиваю тебя как женщина и любовница твоего шефа. Однако сколько ни вглядывайся в будущее, оно для тебя покрыто мглой.
— К чему ты клонишь?
— Джон, нам надо быть вместе… до гроба!
— Вместе до гроба? Это противоречит моим холостяцким принципам.
— А куда ты денешься, мой славный? Клетка, в которой щебечут птички Сэм, Линда и Джон, носит название Лэнгли, не забывай!
Разговор происходил в зимнем коттедже Линды Грейвс на живописном склоне Аппалачей. Они ели хрустящие сандвичи, пили апельсиновый сок, говорили о проблемах, а на следующий день измочаленный Филдс предстал перед доктором Уикли.
— Хелло, Филдс! У вас чудесный цвет кожи! Что нового в России?
— Я устал, босс…
— Я тоже, скажу вам как мужчина мужчине, устаю с этой ненасытной Клеопатрой.
— Вы меня не так поняли. Вот, я подготовил отчет.
— Благодарю.
— Там сложно работать, хожу словно по лезвию бритвы, стал мнительным, раздражительным.
— Такое впечатление, будто я присутствую на торжественной закладке фундамента вашего комплекса неполноценности, — улыбнулся босс, разливая коньяк. — Не следует сгущать краски, коллега. Кстати, Робертс подал в отставку — вакансия свободна! Между нами говоря, во всякой, пусть даже очень солидной, организации имеются свои умники и свои дуралеи. Вопрос лишь в том, кто доминирует на данном этапе. Против логики вещей не попрешь, верно? Ваше здоровье!
Босс, чем-то похожий на вареного краба, вперил совиные зрачки в Джона Филдса:
— Да, дорогой, мы вполне зрелые люди, чтобы понять друг друга. Вы устраиваете меня как сотрудник, но не устраиваете как хахаль моей любовницы. Запомните одно: вы будете моим заместителем при условии, что оставите Линду и, естественно, преодолев мнительность, доработаете в России. Согласен, наша клетка зовется Лэнгли, но поют здесь только те птички, у которых на плечах имеется голова. Авиабилет в Советы возьмете у моего секретаря. Счастливого пути, милый птенчик, и до скорого свидания!..
«Черт бы побрал клетку, птичек и холидей найс!» — думал Филдс, перелетая Атлантику.
Бабушки-двойняшки прикладами автоматов ранним утром сбивали стокилограммовую сосульку за окном кабинета Филдса. Весна властно вломилась в повседневную жизнь Филиала всемирной женской организации.
Из кабинета Лизочка доносилось: