С профессором Тарантуловым у Филдса не возникло, да и не могло возникнуть, никаких затруднений. Профессор был ручным и покладистым, как состарившийся пони, он даже полюбопытствовал, в каком университете ему уготована кафедра — в Иллинойском, Йельском или Кембриджском.
— В Нижне-Хамском, если, конечно, вы, пан профессор, не имеете ничего против, — ответил Филдс.
— Все зависит от гонорара, — заметил ученый муж и поинтересовался: — По каким ценам там идут ночные вазы?
«Этот, стоит его малость подшлифовать, даст двести очков вперед всем нашим советологам и кремленологам, вместе взятым!» — решил Филдс.
На заднем дворе бывшей купеческой Думы состоялся брифинг, профессор (после того как Филдс промыл ему мозги) давал интервью представителям западной прессы. Тарантулов якобы летел за океан.
— Профессор, над чем вы будете работать в США?
— Над кинобоевиком «Смерть Вани-психоаналитика».
— Как станет развиваться тема о взаимоотношениях?
— Многое будет обусловлено взаимоотношениями с издателями, — уклончиво ответил Тарантулов.
— Ваши исследования в вопросе о мужчине и женщине находят понимание в свободном мире…
— Они несколько углубятся в плане мужчин и намного расширятся в отношении женщин.
— Что побудило вас покинуть СССР?
— Сказать честно?
— Конечно!
— Затерли и поедом жрут, для чистой науки нет времени. Такая постановка вопроса меня не устраивает! С меня довольно! — Тарантулов взглянул на часы и пошутил: — Господа! Авиалайнеру, следующему рейсом в Свободный Мир, небезразлично, если на него опоздаем мы — Тарантулов, Солнцежицын и Цукерманов. Нам всем надо поспеть на этот рейс!
Ученый схватил кейс и… тут же был препровожден в автомобиль спецназначения.
— Итак, Анастасий Евлампиевич, — подытожил один из сопровождавших, — блестящая карьера завершена. Моя фамилия Воробьев. Давайте сюда вашу кладь и расскажите, что вам известно о вдохновителе этой помпезной пресс-конференции…
Филдс, Софочка и Лизочек после регистрации брака сошли с пригородной электрички. Новобрачные были шумливы и говорливы. Дорожные баулы ломились от снеди. Что-то ворча про склероз, вещунья близоруко щурилась, пытаясь воскресить в памяти дорогу к заповедному уголку.
— Кстати, мамаша, — спросил Филдс, — как называется это прелестное местечко?
— Село Крысиное, милущий. Левее — атомный городишко Зловещинск. Нам бы выйти на проселочную дорогу, а там до Новых Дышел рукой подать.
Филдса передернуло.
— Что с тобой, Аркаша?! — испугалась Софочка. — Тебе плохо, Фил?
Шпион прислушался. Откуда-то неслась ругань вперемежку с бульканьем воды. Значит, правление совсем рядом! А вдруг его узнают? Навряд ли. Тогда он был в белом халате, разгоряченный, с консервной банкой. Теперь он в черном костюме и, видимо, бледный от волнения.
— Скажи хоть словечко, дорогой! — молила Софочка.
Ему стоило большого труда непринужденно улыбнуться и равнодушно произнести:
— Если мне не изменяет память, я бывал в этих широтах. А к Новым Дышлам можно пройти перелесками, не возражаете?
Сколько же минуло времени с той поры, когда он волею Провидения спустился сюда в качестве доверенного лица доктора Уикли? Год? Может, два? Или три?..
Они вошли в безмолвный весенний лес. Под ногами тихо шуршал прелый лист, пахло хвоей. В прозрачном воздухе плыли нити паутины.
Софочка засмеялась:
— Знаешь, о чем я подумала? Слово «философия» складывается из двух составных: «филео» означает «любить», а «софия» — «мудрость». Если сложить наши с тобой имена — Фил и София, — получится наука об общих законах развития природы, человеческого общества и мышления. Вот!
— Что же диктуют нам эти законы? — улыбнулся Филдс. — Буду звать тебя Философочкой!
Лизочек отстала от них, ковыряя клюкой в поисках раннего грибочка.
— Фил… я тебя действительно… люблю. И хочу тебе… нам добра. Может, будет лучше, если ты сам пойдешь и все о себе расскажешь. Как рассказал мне.
— Я рассказал тебе не потому, что…
Он замолчал.
— Ты живешь в постоянном напряжении, страхе, — продолжала она. — И не знаешь, что случится через минуту. Где смысл? Риск во имя риска? Если бы ты считал истинным счастьем счет в банке и личный комфорт, я бы с тобой сейчас так не говорила. Все может внезапно закончиться, и ты останешься совсем… один.
Филдс молчал.
— Мы могли бы жить как все люди. Ты любишь… детей?
Где-то треснула ветка. Над лесом взмыло воронье, оглашая поднебесье надсадным карканьем.
Джон Филдс ничего не сказал…
К ним спешила Лизочек, охая и причитая:
— Одни ложные поганки!. А страху-то хлебнула! В ельнике скелет валяется, вроде как волчий.
Шпиону стало не по себе.
— Шли бы вы, мамаша, рядом и молчали, как это делаю я!
Темнело. Лес постепенно начал редеть. В просветах между стволами замелькали огоньки деревеньки, потянуло гарью.
— Новые Дышла! — не утерпела Лизочек. — Слава те Господи, добрались.
Софочка прильнула к нему и прошептала:
— Мне нужно, чтобы ты ответил сейчас!
— К чему такая спешка?
— Это очень важно, пойми.
— Да что ты ко мне привязалась?! — резко оттолкнул ее Филдс. — Ты все удивительно правильно понимаешь! Подумаешь, Авиценна! Но я-то тебя не люблю. И хватит! Я не желаю предварять собственную свадьбу всякими заумными разговорами.
Софочка наиграно весело объявила:
— Эх, напьюсь я сегодня на радостях!
— А я с горя! — сказала Лизочек.
— Все идет по плану! — отрезал Филдс. — Чем скорее мы все вживемся в образ, тем лучше.
В сумерках шпион различил на знакомой избе надпись «ельсовет». Здесь и лопух, посаженный председателем в знак доверия к травопольной системе. Все осталось на прежних местах, ничего не изменилось, как в то памятное утро. «Это символично и знаменательно! — думал Филдс. — Я возвращаюсь туда, откуда начал свой долгий путь по загадочной России. И никакого самообмана! Мосты сожжены! Я возвращаюсь, чтобы осмыслить прошлое, понять настоящее и самоутвердиться в мечтах о будущем!»
— А вот избушка на курьих ножках, где чудеса и леший, — показала Лизочек. — Милости прошу!
Избушка, будто пришедшая из древних поверий, одиноко стояла у проселочной дороги, привалившись боком к оврагу. И вокруг вое выглядело таинственно: раскидистая ветла, стожок сена, заросший мятой и чертополохом колодец. Вот-вот с чердака слетит огромный филин в роговых очках, ухнет, жахнет и закатится истероидным плачем невростеника. Жуть! Былинная глухомань!
— Декорации, прямо скажем, впечатляющие, — неуверенно произнес Филдс.
Они вошли в избу. Во тьме бесились какие-то твари, шурша крыльями и по-цыгански причмокивая. Лизочек зажгла свечу:
— Ну, располагайтесь, милущие, а я загляну на чердак.
Летучие мыши забились под потолок и затихли.
— Твой дядя и брат не заблудятся в этой тьме тараканьей?
— Там, где дело пахнет выпивкой, их навигационным талантам могут позавидовать даже нетопыри.
И действительно, не успела Лизочек спуститься с чердака, как отворилась дверь и появились двое: один — невысокого роста, с серебристой проседью на висках и приятным открытым лицом (дядя), другой — помоложе, бородатый, в сильно потертых джинсах (приемный брат). За бородой братца угадывалось нечто такое, что заставляло Филдса быть начеку.
Софочка представила старшего:
— Мой дядя.
— Самых честных правил, — улыбнулся дядя, тряся Филдса за руку…
Трудно определить, сколько пили, ели и кричали «горько!» люди в избушке на курьих ножках. Филдс поймал себя на мысли, что никто из родных даже не заикнулся о свадебных подарках. Нечего сказать, родственнички!