— Но я их толком и не знаю…
Узнаете в процессе работы над книгой. Не хочу создавать превратное впечатление, будто аппарат давит на вас как на творческого индивидуума. Напротив! Пишите без оглядки, в свое удовольствие, а там, глядишь, создав имя, переберетесь на Запад, где и заживете по писательски. Вот тогда то мы с вами состыкнемся вновь, и вы, если пожелаете, вернете своим новым крестным отцам этот небольшой должок. По рукам?
И Сомов сжал липкую длань оторопевшего Джона Филдса.
Филдс сильно ущипнул себя за локоть — больно! История повторяется: один раз как трагедия, другой раз — как насмешка фортуны. То, что он сейчас слышал — их диалог с Сомовым — есть временной перевертыш его собственного разговора с Боцмановым и Швайковским. Удивительно! Он ущипнул себя посильнее — больно! А впрочем, какая разница… Вообще-то странно получается: предлагают работу, о которой имеется весьма туманное представление. Швайковский? Ведь он лишь дымка, зачуханное невостребованное привидение, пусть и талантливое. Боцманов? Спесивый упертый боров… Тьфу! Чертовщина да и только! Неужели эти люди станут прообразами его будущей книги?!
В палату вошли Сомов и самоуверенного вида незнакомый мужчина.
— Наслышан, наслышан… — внимательно посмотрев на Филдса, протянул незнакомец. — Ваши фонетические упражнения в бессознательном состоянии достойны самого пристального изучения. С научной точки зрения.
— Валериан Тимирзяевич Вездесущинский, — представил Сомов мужчину. — Доцент-психотерапевт. Теперь наш, так сказать, опекун по части сновидений. Интересно?
— Рад познакомиться, — ответил Филдс. — Как раз о таком опекуне, Тимирзяй Валерианович, я постоянно думал на протяжении многих недель.
Вездесущинский удовлетворенно откашлялся:
— Спасибо, Дмитрий.
— Дмитрий? — удивился больной.
— Э-э… как бы это сформулировать, — пояснил Сомов, обращаясь к Филдсу. — Видите-ли, уважаемый сэр, вы… ну, в общем, откровенно говоря… Дмитрий.
— Но почему не Вася или, скажем, не Гамлет?
— Потому, — мягко улыбнулся Вездесущинский, — что соответствующая бумага вами уже подписана, во-первых. И согласитесь, имя «Дмитрий», как ни крути, вполне вам подходит, во-вторых.
Филдс кисло усмехнулся:
— Сразу видно — опытный физиономист…
— Мы с вами сработаемся, Филдин, — заметил Вездесущинский.
— Филдин? А это еще что такое?
— Фамилия Дмитрия, — сказал Сомов. — С днем рождения, Дмитрий Фидин!
Филдс осторожно произнес:
— А мой пол… останется прежним?
Вездесущинский успокоительно спросил:
— Зачем он вам?
— Так, на всякий случай…
— Вот видите! — воскликнул Сомов. — Значит, интерес к жизни не потерян!
— Не потерян, не потерян! — подхватил Вездесущинский. — Ай да Дмитрий, ай да Филдин! Прямо половой разбойник какой-то…
Сомов и Вездесущинский, как двое шалых первоклашек, радостно выскочили из Филдсовой палаты, оставив полового разбойника в гордом одиночестве. А ведь действительно, подумал Филдс, пусть мои ноги напрочь обездвижены, зато мужское, в некотором смысле, поползновение находится на высочайшем уровне и до сих пор не востребовано.
В палате появилась медсестра:
— Здравствуйте, Филдин. Как вы себя чувствуете?
— Спасибо, неплохо…
Эту девушку он видел впервые: крутые бедра, упругие груди, зовущий взгляд, приятный волнующий голос — и Филдсово поползновение достигло невероятной высоты.
— Раздевайтесь, — улыбнулась девушка, — У нас мало времени.
— Разве это делается так быстро? — недвусмысленно взмолился он.
— Ровно десять минут. После вас я должна обслужить Егорова, Мухина, Алибабаева и, если хватит сил, Вездесущинского.
— Наш пострел везде поспел…
— Вы про кого?
— Про Вездесущинского.
Медсестра стала нежно стягивать с Филдса пижамные брюки:
— Ну и что? Зато у него чистая, без единого волоска, кожа. Терпеть не могу волосатых мужиков.
— Скажите, а какие мужики вам больше всего по душе?
Она смущенно подняла брови, обнаружив, наконец, Филдсово естество:
— Ого! Вот это показатель…
— Больше, чем у Вездесущинского?
— Больной!
— Неужели вам одного меня будет мало?
— Вы несдержанны…
— Да! Мне очень не терпится… — он схватил ее за ягодицу.
— Что вы себе позволяете?! — она принялась колотить его по рукам и звать на помощь. — Валериан Тимирзяевич! На силу берут!!
Влетели Вездесущинский, за ним Сомов и, увидав такое, застыли с полуоткрытыми ртами.
— Не пойму, что происходит, — пожаловался Филдс. — Эта девочка сначала предлагает услуги, рассказывает о своих мужиках, в том числе и о вас, Тимирзяй Валерианович, а затем начинает меня дубасить…
— Что значит рассказывает обо мне? — нахмурился доцент.
— Ну… как о безволосом клиенте, — пояснил Филдс.
— И что? — удивился психотерапевт. — Любой массажист предпочитает гладкую кожу, чего здесь непонятного?
Все встало на свои места, в том числе и Филдсово поползновение. Извинившись перед девушкой и доцентом, Филдс принял физиотерапевтическую процедуру общего массажа, после чего почувствовал приятную истому во всем теле и тихо засопел, предавшись целительному сну.
— Странный больной, — всхлипнула массажистка, — озабоченный, что ли…
«А у нее действительно аппетитные округлости», — почти одномоментно подметили про себя Сомов и безволосый Вездесущинский.
Человек затрапезного вида качнулся, пробежал пальцами по кнопкам баяна и, нервно взяв несколько синкоп, растянул меха инструмента:
Они двигались навстречу друг другу: новоиспеченный писатель в образе вагонного нищего и вагонный нищий в образе сына великого писателя.
Кое-кто из пассажиров посмеивался, кто-то сочувственно вздыхал, но никому не казалось, что вагонная лирика незаконнорожденного сына немецкого сатирика должна получать материальное стимулирование. «Как убедить безразличную пассажирскую массу в том, что мое горе — это и есть продолжение их собственного? — думал Филдс, покачиваясь на ходу поезда. — Лишь бы «отпрыск» не помешал.»
— Дорогие сограждане! — обратился Филдс к пассажирам. — Посмотрите на меня, вглядитесь в мое изможденное, испещренное черт знает чем, лицо! Перед вами американец, в прошлом военный летчик, пострадавший во время ознакомительного полета над бывшим СССР. Мой самолет сбили ракетой аккурат над Новыми Дышлами, а село Крысиное до сих пор снится мне по ночам.
— Во завирает… — сказал кто-то.
Сын немецкого сатирика прекратил петь, набычился и с гармонью наперевес двинулся к подбитому летчику:
— Слышь-ка, ты, шмелюга, — произнес он, — у тебя не морда, а расписание поездов, причем, дальнего следования. Понял?
— Не очень-то вы любезны, — заметил Филдс.
— Что ты здесь делаешь?! — надвигался «сын». — Знаешь, морда, чей это вагон? Знаешь?!
— Метрополитеновский, — как на экзамене выпалил американец.
— Платформа «Чукчинская площадь», — объявил голос: — Следующая остановка «Новогонорвская».
Гармонь взвизгнула, растянулась и змеем-горынычем взвилась над Филдсом.
— Знаешь, американская шмелиная морда, — распалялся Толстовский сын, — на чью территорию ты залез?! В какую дерьмовую историю ты влип?