— Знать бы, конечно, не мешало, — оправдательно подметил Филдс. — Ведь мне, по сути дела, ничего не известно об этой территории, за исключением того, что она является вагоном, куда может сесть любой пассажир, будь то бомж или заместитель министра.
— Значит, морда, ты из умных…Из очень умных!!..
И незнакомец отвесил Филдсу такую звонкую оплеуху, что тот вначале совсем опешил, лишился дара речи, издав неэстетичный звук, затем остановился, изловчился и нанес удар прямо по мехам гармони. Гармонь тяжело выдохнула всеми мехами, жалобно засопела и вместе со своим хозяином распласталась в вагонном проходе.
— Насчет ума я с вами совершенно согласен, — склонившись над «сыном», заключил Филдс.
Вагонные двери разом раздвинулись, толпа хлынула из вагона, спотыкаясь о сына великого сатирика; возгласы возмущения сменялись отборной руганью как уже вышедших, так и вновь вошедших. Еще немного — и от сатиры с гармонью уже ничего не останется. Филдс, простив оппоненту недостойные выпады, выволок его на платформу вместе с гармонью, затем прислонил к постаменту, на котором, скрючившись, напрягся бронзовый человек в матросской фуражке, приставивший к виску сына сатирика бронзовый браунинг..
Вот такую трагическую картину и обнаружил дежурный милиционер, предложивший следовать за ним в комнату милиции. Вагонный герой неожиданно вскочил на ноги, взял скрипучий мажорный аккорд и стрелой помчался по направлению к эскалатору. За ним полетел Филдс Уже на улице, оторвавшись от представителя власти, еле переводя дыхание, незнакомец с баяном исподлобья выдавил:
— Кажется, ты меня выручил…
Американский летчик горько усмехнулся:
— Таких как вы просто необходимо выручать.
— Робин Гуд, что ли?
— Это как вам больше подходит.
— Просто любопытно, откуда такие сильные и бесстрашные берутся?
— Их создает сама жизнь, — ответил Филдс.
— Простите, но только не наша, послесовковая.
— В таком случае, наша досовковая.
Незнакомец теперь казался каким-то смятым и бессильным: его потухшие глаза светились тускло, но осмысленно.
— Приятно было бы с вами познакомиться, — нерешительно произнес он, отведя взгляд в сторону.
— Бывший полковник американских ВВС, ваш покорный слуга, — отрекомендовался Филдс.
— Имя у вас есть? — спросил незнакомец.
— Мое имя Дмитрий, а фамилия Филдин, причем, если вы внимательно вглядитесь в мою физиономию, то поймете, насколько точно они соответствуют моему облику.
— Какую-то чепуху несете, уважаемый…
— Вот как? Кстати, ваше обращение ко мне, насколько я помню, начиналось «шмелюгой», а закончилось, как ни странно, «уважаемым»…
Незнакомец устало произнес:
— Я… интеллигентный человек. Филолог. Бывший зам. директора союзного гуманитарного вуза. Жил, как у Христа за пазухой, имел приличный оклад, разъезжал по заграничным симпозиумам. Написал нашумевшую книгу «Причуды русского жаргона», за что получил государственную премию и бесплатную путевку в санаторий «Магнолия». Между прочим, выдающийся ученый-астроном Илья Мовсисянович Кук считал меня лучшим языковедом союэного значения и даже умолял разработать какой-то межгалактический диалект.
— Как вы познакомились?
— Да все в той же «Магнолии». Прогуливаюсь я по живописным окрестностям санатория, как вдруг — звуки рояля! Из глубин скалистого массива рокочет, представляете, Бах! И так вульгарно, громко, бездушно. Естественно, я устремился туда, прибегаю и застаю такую картину: между камней за роялем сидит огромная бабеха и дубасит пальцами по клавишам, а рядом стоит какой-то завороженный чудак в белых тапочках с идиотской улыбкой на лице, весь, как говорится, зачарованный и околдованный этой разухабистой пошлятиной. Я, конечно, из вежливости немного послушал, потом понял, что это просто невыносимо, и громко представился. Баба прекратила играть и вместе со своим слушателем уставилась на меня. «Знаете, — обращается он ко мне, — если вы не из правоохранительных органов, то смею уверить — сейчас вы второй после меня землянин, который соприкоснулся с настоящим открытием!». «Я не в первый раз слушаю Баха, — отвечаю ему, — но такое исполнение для меня действительно явилось открытием! Правда, не очень приятным». Здесь он раскрыл удивительную тайну: баба, оказывается, прилетела вместе с друзьями из космоса на галактическом рояле; играть-то она играет, а вот в общении плоховата, то и дело твердит про Онангу. Я подумал, а нет ли здесь поблизости дурдома? Тут мужчина представился астрономом Куком и так развеселился, что мне стало не по себе. Одним словом, знакомство состоялось.
— Что было дальше?
— Приехала милиция, стали расспрашивать, кто такой я, Кук и эта гражданка, как мы очутились в этом месте у рояля. Я отвечал сбивчиво, астроном кричал, что не допустит вмешательства во внутренние дела других галактик, баба смеялась до упаду, и вот всех нас троих «загребли» в высокогорное отделение внутренних дел. Так я познакомился с Ильей Мовсисяновичем.
— Рояль не тронули?
— Опломбировали и приставили к нему старшину.
— Бабу отпустили?
— Вызвали к ней из центра большого специалиста по психотерапии, кажется, э-э, Вездещукинского или Вездетушинского, сейчас точно не помню. Ну, он ее крутил так и сяк, расспрашивал из каких она миров к нам пожаловала, зачем прилетела на рояле, дескать, здесь, в санатории и своих массовиков с затейниками хватает; интересовался ее друзьями, Бахом, Монтевидео и, насколько мне не изменяет память, вынес определение: «здорова с явлениями общей дурашливости, а так же с вялотекущими проблесками ума». На том и порешили…
— Очень интересно, — оживился Филдс. — Может быть, нам с вами перекусить?
— Простите, — извинился собеседник, — еще не заработал. Не успел, так сказать.
— Ваше имя…
— Крылышкин, профессор, зав кафедрой прикладной филологии… впрочем, кому сейчас это нужно.
— Предлагаю вместе отобедать за мой счет.
— Если я приглашу моего старого приятеля- физика… — виновато попросил Крылышкин, — третий день без еды. Ничего?
— Валяйте! — сказал Филдс. — Он не слишком много употребляет?
В полуподвальном кооперативном ресторане «У своих» гудел разношерстный демократический народец. Кого здесь только ни было! Бывшие партийные, комсомольские, номенклатурные работники, немного придавленные, но дерзкие и самоуверенные; некогда известные хозяйственники, раздобревшие и повеселевшие (их звезда только показалась на горизонте), знакомые политические комментаторы, словно рыбы-прилипалы ищущие, к какому бы брюху пожирней пристроиться; разного рода представители большого и не слишком криминалитета, почуявшие шальной запах легких денег в наступившей неразберихе; великое множество жучков-клерков, всякого рода проныр и сводней (под респектабельной внешностью), известных и не очень проституток… И, как ни парадоксально, попадались явные неудачники из некогда элитных учебных заведений, конструкторских бюро или главных управлений.
Крылышкин бегло окинул зал и радостно заметил:
— Его здесь нет.
— Кого?
— Да моего приятеля. Давайте мы сперва сами перекусим, я позвоню ему из автомата, а потом он к нам присоединится. Давайте?
— Как скажете…
Быстро проглотив суп с индюшачьими ляжками, Крылышкин, не дождавшись второго, принялся за холодную закуску, часто подливая себе водку со словами: «Сейчас я пойду и ему позвоню», затем, окончательно обмякнув, приступил к поглощению душистой свиной отбивной и, совсем насытившись, с отупевшей от счастья физиономией, уставился на черный виноград в шоколаде.
— Давненько я так… — промолвил он и задремал.
Филдс без видимого интереса присматривался к посетителям. Что все это напоминает? Какой-то уродливый социальный срез на кабацком уровне? Или слет разномастных стервятников, почуявших запах жареного? Вон слышна восточная речь, там — украинская, оттуда — молдаванская, здесь — иврит, даже почти родная английская слышна (с американскими «мяукающими» гласными). И русская доносится, но только как-то вяло и смазано. Вавилон! Общее, в необузданном порыве, единение в предвкушении свободного предпринимательства…