Вездесущинский, читая Филдсовы черновики, сначала улыбался, потом посмеивался и в конце концов громко захохотал.
— Право слово, ему имеет смысл работать над книгой! — воскликнул он.
Сомов без особого энтузиазма заметил:
— Разве что под вашей редакцией…
— Надеюсь, и вы в стороне не останетесь.
— Вот тут, уважаемый, вы ошибаетесь…
— А мне представлялось, — обиделся Вездесущинский, — что вы сумели убедить руководство в целесообразности этой затеи. Какая разница, кому первому пришло в голову подвигнуть Филдина к творчеству — мне или вам?
— Большая, Валериан Тимирзяевич, очень большая! То что я убедил его работать над книгой, да еще согласился платить за писанину — идея исключительно ваша. И руководству об этом хорошо известно. Так что сливки придется снимать вам, уважаемый. Ну, а если со сливками возникнут проблемы, будете пить кислое молоко.
— Где… я буду пить молоко?
— Скорее всего, у себя дома, — успокоил Сомов. — На дворе демократия, не так ли?
Вездесущинский пожал плечами и, взяв себя в руки, заметил:
— Хорошо, что мы так правильно друг друга понимаем. Только прошу учесть, что именно вы когда-то начинали работать с американцем, следовательно, вам и заканчивать. Начальству нужна не ваша перестраховка, но конкретные материалы. Сегодня вы полковник, а завтра — майор.
— Что вы хотите этим сказать? — насторожился Сомов.
— Генерал-майор, — уточнил доцент.
— Ведь если разобраться, — перевел разговор Сомов, — кто такой Джон Филдс? Летчик, прошедший всестороннюю стажировку в ЦРУ.
— Почему вы так решили?
— По-моему, вполне понятно. На тот случай, если его сбивают во время разведывательного полете над СССР, он катапультируется и, после благополучного приземления, вживается, так сказать, в окружающую действительность. То есть становится незаметным полноправным членом тогдашнего общества.
— И что из того?
— Ну, как же? А явки, конспиративные квартиры и прочее?
— Прям таки Ильич какой-то. Кажется, о явках и всякой ерундистике он сполна наболтал на девяноста восьми кассетах?
— Наболтать-то наболтал, а самое главное — пропустил! Сознательно… пропустил.
— Что вы понимаете под главным?
Сомов хитро усмехнулся и пояснил:
— Это и есть моя работа, уважаемый. Найти главное, отбросив второстепенное!
— И… как вы собираетесь найти?
— Мне незачем искать то, что уже найдено.
— Поздравляю! — воскликнул Вездесущинский. — Какой вы, однако, опытный!
Казалось, Сомов искренне смущен похвалой собеседника:
— Не зря же хлеб едим, Валериан Тимирзяевич…
— А мне… вы не приоткроете завесу?
— Может быть, лет через двадцать пять и приоткрою.
Вездесущинский искренне приуныл:
— Хотя бы краешек… завесы. За двадцать пять лет я просто сдвинусь умом в ожидании тайны.
— Извольте. Могу и сейчас. Вот объясните мне, пожалуйста, Валериан Тимирзяевич, почему вы так упорствуете в том, чтобы продолжать изучать Филдсову патологию с ее нескончаемыми бреднями? Задумались? Кажется, давно отработанный материал — кому он сейчас нужен?
— Вашему начальству.
— Бог с ним, с начальством. В чем ваш интерес? Ваше упорство, достойное лучшего применения?
— Вы меня, мягко выражаясь, подозреваете?
— А как бы вы поступили на моем месте?
— Я бы подозревал всех. Для начала. Затем отсеял ненужных и уже после этого стал подозревать кого-то конкретно.
— Представьте себе — именно так я и поступил.
— И что же?
— Результат известен.
— Простите, не понимаю…
Сомов улыбнулся еще раз:
— Этим вы, психотерапевты, и отличаетесь от остальных: когда вам нужно — вы понимаете все, когда не нужно — отказываетесь понимать.
— Так сделайте одолжение, объясните.
В этот момент раздался стук в дверь, она отворилась и, скрипя колесами, прямо в кабинет вкатилась инвалидная коляска с Дмитрием Филдиным собственной персоной:
— Простите, я не помешал?
После небольшого замешательства Сомов воскликнул:
— Напротив! Очень даже кстати.
Вездесущинский мило заулыбался:
— Удивительно, как вы кстати.
— Хотел с вами посоветоваться, господа, — сказал Филдс. — В общем, я нуждаюсь в хорошем грамотном редакторе. Мой русский язык не самого высокого качества, а что касается сновидений (к слову сказать, последнее время они качественно улучшились, стали интересней и насыщенней), то здесь мне без вашей помощи просто не обойтись.
— Что вы имеете в виду? — спросил Сомов.
— Толкование снов.
— Если дело будет касаться шифров, явок, паролей, — ответил Сомов, — я в вашем распоряжении. Все остальное по части Валериана Тимирзяевича.
Филдс радостно просиял:
— Мне приснился такой длиннющий шифр, что пришлось срочно проснуться, чтобы записать его начало, а затем вновь заснуть, досмотреть сон до конца и, проснувшись вторично, дописать шифр полностью.
— Покажите мне его, — сказал Сомов.
Филдс протянул ему школьную тетрадку, вдоль и поперек испещренную беспорядочными цифрами.
— Ого! — воскликнул полковник. — Нашим дешифровальщикикам предстоят многие бессонные ночи, не говоря о томительных днях. И, видимо, не один компьютер выйдет из строя, прежде чем будет найдена разгадка. Очень сложный шифр, я таких еще не встречал… Скажите, кому он был адресован?
— Савелию Новикову.
— Понятно, напарнику Коли Курчавого. И вы хотите, чтобы я поверил во всю эту галиматью?
— Но ведь Филдин поверил, — вмешался доцент.
— Даже если в это поверят десять тысяч Филдиных, — парировал Сомов, — с какой стати должен верить я?
— Доверяй, но проверяй, — подсказал психотерапевт. — Разве этот постулат устарел?
После долгого молчания Сомов взмахнул рукой, словно что-то отрубил и со словами: «Проверим, не сомневайтесь.» — вышел из комнаты.
Оставшись вдвоем, Филдс задал доценту вопрос:
— Мне кажется, Тимирзяй Валерианович, ваше пристальное внимание к моей персоне чревато большими осложнениями, как для меня, так и для вас?
— Возможно, друг мой, возможно, — спокойно ответил психотерапевт.
И, к немалому удивлению Филдса, столь же спокойно добавил:
— Если мы не сумеем одолеть хитроумного Сомова, — нам с вами придется очень несладко…
Полина, когда ей исполнилось семнадцать, и она без видимого энтузиазма завершила обучение в средней школе, не долго раздумывая, решила пойти по стопам своей неугомонной матери и перепробовать множество профессий прежде, чем остановить выбор на какой-то определенной. Да и пример старшего брата — законченного эгоиста и лентяя — подводил к мысли, что в этой жизни просто так ничего с неба не свалится, необходимо как следует потрудиться, чтобы достичь желаемого результата. Что только она ни перепробовала! Нет смысла перечислять. Но вот, окончив платные курсы массажистов, Полина поступила на работу в престижный, как ей казалось, госпиталь офицеров высшего комсостава, который раньше обслуживал исключительно секретный, элитный военный контингент. С приходом капитализма госпиталь сперва совсем было зачах (туда принимали на лечение кого не попадя — лишь бы с деньгами), потом, однако, стал постепенно набирать вес, появилось современное импортное оборудование, расширился штат сотрудников, в общем, началось становление в новой экономической ситуации. Зарплата у Полины была невесть какая большая, да и «левых» перепадало не так уж много: военные — отнюдь не самый щедрый народ на чаевые. Тем не менее стабильный заработок давал возможность и полакомиться в «Макдональдсе», и сходить на выступление любимой рок-группы «Кладбищенские ребята», и приодеться в модном секонд-хенде. Правда, с парнями как-то не складывалось — неделю-другую погуляют, попьют пива, пожуют «Баунти» и… разбегаются в разные стороны. А мать просто достала Полину: «Размениваешь себя на всякий недоумков!», — будто сама в молодости была пай-девочкой. Да и брат Кирилл просто иззудел: «Кто Польку тронет — морду набью!». В общем, не жизнь, а сплошная тягомотина.