— А вот Медведев и Шельмягин… — продолжил Коллинз. — О них Уикли часто упоминал?
— Ведмедятников, сэр. Если мне не изменяет память, ровно столько, сколько было необходимо по текущему моменту, связанному с моим провалом.
— Весьма любопытно, — оживился Коллинз. — Расскажите, как все происходило.
— Собственно, что рассказывать… Эти люди поначалу представились в качестве сотрудников МИДа, но военная выправка выдавала их с головой. Впрочем, они и не стремились что-либо скрывать — от слов перешли к делу, предложили сотрудничать.
— Как реагировал Уикли?
— Он предоставил мне выбор: или отказаться, или стать двойным агентом.
— Вот как? Значит, он не исключал возможности сотрудничества с КГБ?
— А что здесь удивительного? Сэм считал такую ситуацию исключительно важной для разведки.
— Что же вам помешало воспользоваться открывшейся перспективой?
— Это был мой выбор, мистер Коллинз.
— Конкретно.
— Сказались чрезмерные психологические перегрузки и, естественно, физическая усталость.
Он задумчиво произнес:
— Полагаю, так оно и было…
— Иначе и не могло быть, сэр.
Коллинз неожиданно вернулся к Филдсу. В настоящий момент, рассуждал он, его теперешние боссы, по всей вероятности, придерживаются выжидательной тактики. Однако, что совсем не исключено, готовят ему весьма «прицельную» роль. Какую именно — покажет время. И такое время, похоже, не за горами. Хотелось бы сыграть на опережение, чтобы упредить возможность нежелательных последствий для страны.
— Простите, для чьей страны? — спросила Линда.
— Для той самой, — ответил он, — служить которой мы с вами, агент Грейвс, присягнули на верность.
Линда пошла напролом:
— В чем состоит моя задача? Я должна помочь Филдсу?
— Мы все должны ему помочь…
И Эдвард Коллинз неторопливо и обстоятельно перешел к самому главному предмету их разговора.
Когда головная боль после принятого аспирина немного отпустила, Дмитрий поплелся в ванную и, подставив лицо под холодную струю воды, кажется, стал приходить в себя. Распитие дорогого коньяка по русскому обычаю к добру не приводит. И все-таки следует похмелиться, иначе дело дрянь. Лишь бы до алкоголизма не дойти… Он стал было наливать в стакан коньяк, но понял — трясущимися пальцами осуществить это не удастся. Тогда он жадно присосался к горлышку бутылки и прерывистыми глотками начал пить. Снова приятное тепло разлилось по телу, снова пришли радость и уверенность, легкость и ясность мыслей. Жизнь удивительна! И чертовски приятна! Нет смысла себя обманывать, коль так оно и есть.
Удобно расположившись перед телевизором, Филдин без особого интереса переключал каналы, где второсортные кинобоевики сменялись многосерийными мелодрамами. Прав Швайковский! Ведь, в сущности, человеку совсем немного требуется: пожрать, приодеться, выспаться и, будучи чуть-чуть навеселе, вдоволь насмотреться всякой телевизионной всячины. Вот он, человек, и насытился, и умиротворился. Чего же еще желать?! От добра — добра не ищут. Неужели это не ясно? Да, мир полон несуразностей, непонятностей, а проще говоря, дерьма. Ведь жизнь наша — неуловимое мгновение, яркий лучик надежды, который, внезапно вспыхнув, столь же быстро гаснет. И всё! Дальше начинается вечность, пустота…
На экране телевизора выплыла миловидная женщина с короткой модной стрижкой и столь же обаятельной улыбкой. Опять нескончаемые вооруженные конфликты на рубежах необъятной России, опять очередная политическая склока между ветвями власти, и снова не утихающая война компроматов, взаимных упреков, обвинений, провокаций. Великая страна, очертя голову бросилась в мутный омут вседозволенности, вседоступности, одержимости легкой наживы. Игра идет по крупному: кто проиграл — или погибает, или садится в тюрьму, или выбрасывается на улицу. Здесь единый для всех закон — закон темной чащи, переполненной молодыми и старыми голодными волками, рвущими в клочья любую добычу… Улыбка исчезла с лица ведущей, когда в студию принесли экстренное сообщение: недалеко от своего дома, по пути из деревни Журавлиха в лесу зверски убит — зарублен топором — известный религиозный деятель, священник русской православной церкви отец Алексей. И дальше: «…его заслуги в становлении демократии неоспоримы, его высокие моральные и духовные качества были отданы служению людям, Богу и православию. Он был простым, открытым человеком, мечтавшим видеть Россию обновленной, сильной, счастливой…».
Дмитрий Филдин дальше не слышал, в голове появился какой-то тихий странный звук, похожий на перезвон двух колоколов старой часовни. Где он мог его слышать? Странно… Ведь где-то слышал. Быть может, это колокола из чьего-то далекого детства или юности. По ком они звонят? Кого поминают или благословляют? Какую скорбную весть несут в наши умы и сердца? Кому прочат вечную память, тревожно предупреждая: не преступи черту, будь как все, живи как все, думай как все! Иначе — грядет Божья кара тебе и роду твоему, и всем ослушникам, вознамерившимся пойти своей тропою. Золотые, темные от старости купола венчают истерзанную Россию, над ними вороны кружат, и словно стон, гудит, гуляет по великим просторам горечь и безысходность в нескончаемом перезвоне старых колоколов…
Он вдруг вспомнил о собственной рукописи, которую совсем забросил, если не потерял. Нет, рукопись на месте. Листки стали желтеть по краям, бумага помялась. Здесь, на этих листках, испещренных неровным почерком, собраны его мысли и фантазии в виде смешных, забавных комиксов совковых времен. Мир веселых и грустных приключений Джона Филдса отмечен печатью романтики, здорового пессимизма да, пожалуй, и философии, — размышлениями о наших помыслах, делах, судьбах. То был беспечный, легкий полет воображения, где сны похожи на реальность, а реальность — на сон… О чем писать теперь? Может быть, о жизни и гибели отца Алексея, такого же неисправимого наивного романтика, как он сам? Или попытаться «умом понять» заколдованную Россию, наперед зная, насколько это бесполезное занятие? У кого теперь искать ответы на бесконечную череду вопросов? Кому излить душу, с кем посоветоваться? Или поспорить?.. Лишь на склоне лет начинаешь понимать, насколько тягостно одиночество. Можно иметь кучу друзей и быть одиноким. Можно кричать во весь голос, — и остаться не услышанным. Что же делать? Любить, как утверждают классики. И быть любимым. Видимо, ему такого не отпущено.
Когда зазвонил телефон, рука Дмитрия Филдина нерешительно держала новую бутылку коньяка. «Черт бы их дернул!», — подумал он, снимая трубку.
— Слушаю…
— Добрый вечер, Дмитрий, — приветствовал Вездесущинский.
— Разве уже вечер?
— Счастливый человек! Завидую потерявшим чувство времени. Как поживаете?
— Рад слышать вас, Тимирзяй Валерианович. Поживаю неплохо. Пью коньяк, смотрю телевизор.
— Вам сейчас необходимо расслабляться, правильно делаете.
— Вот только новости очень грустные…
— Вы про священника? Этого следовало ожидать. Плыть против течения да еще в церкви… Пророков в своем отечестве не жалуют — давно известно. Насилие омерзительно. Не лучше ли оставаться бездушным циником и смотреть на все отрешенно? Нервные клетки не восстанавливаются, дорогой мой.
— Мне плевать на нервные клетки!
— Напрасно. Кстати, я вам рекомендую некоторые импортные препараты, посмотрите на полке в кухне.
— Зачем они мне?
— Коньяк не всегда снимает напряжение. А стрессовая готовность сидит в нас постоянно. Имейте в виду.
— Что вы от меня хотите?
— Слышу нотки раздражения. Вам привет от Сомова.
— Какие будут инструкции?
— Дмитрий! Выкиньте все это из головы, отдыхайте, займитесь чем-нибудь интересным, сходите в музей, поработайте над книгой. Да, чуть не забыл — о вас справлялся Пелингас.
— Это еще кто?
— Швайковский. По-моему, он в восторге от вашей рукописи.