Солнце взяло и пригрело,
Напомнив нам про весну —
Ворот рубашки белой
Потный март расстегнул.
Капельки выросли в капли,
По спине его потекли,
У серых сугробов мягких
Подснежники расцвели.
Воды сочились в недра,
Воды текли в океан,
Воды поили щедро
Степи далеких стран.
И только под небом синим,
Где зной причиняет боль,
Осела в барханы пустыни
Любви горько-белая соль…
1958
Радуга
Зелёный и красный,
желтый и синий
Играют под солнечным светом:
Это руки свои бензином
Мыл шофёр,
склонясь над кюветом.
Дождь прошел,
в чистом поле порядок:
Над дорогой,
вонзившейся в степь,
Перекинулась сочная радуга,
Упершись в разлохмаченный Днепр.
1958
^^^^^^^^^^^^^^^^^^^^^^^^^^^^^^^^^
* * *
Горький листок полынный
Дикую розу любил,
Но дождь его в глину,
Сорвав, забил.
А роза красивее стала,
Обмытая в струй ключе,
Драгоценного краше металла —
Но к чему, зачем?
Чтобы эстет мимоходом
Отсёк ее от стебля,
Поставил бы в воду —
Прощай, земля!
1958
Святая Мария
В Богоявленный храм вхожу как атеист —
Скептичный взгляд бросаю вдоль икон.
Старушечий гнусавый шип и свист
Меня честит: не бью святой поклон!
Смотрю, словно в музее, на письмо
Неведомых, сильнейших мастеров.
Славянской вязи ломленной тесьмой
Обвито атрибутов серебро.
Но вот — Мария! Несколько свечей
Бросают света слабый жёлтый сноп.
Мне взгляд знаком этот!
Но не припомнить — чей?
Знакома бледность щёк и чистый лоб.
Она — сама печаль.
Всё выплакано уж,
И ни слезы, ни стона — только взгляд.
Кто был потерянный — отец ей или муж?
Сын или (всё бывает) брат?
…В Богоявленный храм зашел не для молитв,
Не гнись, церковник, и не приручай!
Я здесь, среди холодных древних плит,
Встречаю сотнелетнюю Печаль…
1958
* * *
Расплылось розоватым пятном
Заходящего солнца мерцанье,
А в приёмнике всё об одном
Заливается джаз по-пацаньи.
Легкомыслен мелодий прибой,
Несерьёзны короткие волны,
Но от них чёрный вечер тобой
Так бывает до края заполнен…
1958
Никто… никто… НИКТО!
Руки сохнут
И высохнут,
И рассыплются в прах,
Только строчки выстоят —
Устоят на ногах.
Но тебя в стихах
Пусть не пробуют петь —
Никто не должен сметь!
Пусть бумаг желтизна
Напомнит потом,
Что каждый знак —
Огромный том
Чувств,
И пусть
Ничьи другие руки
Не пишут о тебе —
Единственной муке
И звезде моих небес…
1958 год
* * *
Снега растают,
сойдут снега,
Река разбухнет половодьем.
Ты будешь вновь близка и дорога,
Ещё дороже, чем сегодня.
Но основного я не сказал,
Я утаил его невольно —
Твои ж безумно-карие глаза
Расскажут как в разлуке больно.
1958 год
* * *
Когда уходит солнце за леса,
Когда горит реки живая ртуть,
Мне слышатся иные голоса
И страстно тянет за небо взглянуть.
Там вы,
пришельцы с голубых систем,
Там вы,
далёкие соседи по мирам.
Я слышу вас и всем,
всем,
всем
Поведаю с волненьем пополам:
О люди! Милые и славные мои!
Столы готовьте,
снежность скатертей —
Я слышу грохот дюзовой струи,
Я вижу корабли смешных гостей.
1958
Ресторан
Ты куришь мирно сигарету
И шепчешь: «Всё давно прошло!»
Зачем ты говоришь с поэтом,
Которому не повезло?
Но — говори! Простая жалость
Бывает нужной иногда,
И если сердце болью сжалось,
Так это, право, ерунда.
Ты — говори! Как на экране
В дыму плывёт твоё лицо,
За ним, у памяти на грани,
Под ветром гнётся деревцо.
Тогда была ты нежно-робкой,
Как все зеленые ростки,
Не знала, как стреляют пробки
В расписанные потолки.
И я — любил тебя такую:
Ты губы скупо берегла,
Но вдруг ушла на жизнь другую
В неведенье добра и зла.
В закуренном до сини зале
Случайно друг знакомит нас:
— Вы женщину мою не знали? —
Гудит осоловевший бас.
И глаз твоих оторопелость,
Губ фиолетовая дрожь…
К нам тяжело приходит зрелость —
Смотри, её не растревожь.
Ты — говори! За фразой общей
Растут на сердце розы ран.
Тебе сегодня душу топчет
Пятой фужера ресторан.
И я, покуда не исчезну,
Любовь не раз проклясть смогу:
Ведь ты тогда летела в бездну,
А я — молчал на берегу!
1958