– Выпей с нами, – сказал он.
Я отрицательно покачал головой и лег на свою койку.
– Не хотят, – Герасимов пожал плечами, вздохнул и вернулся к "столу", поставил стакан и снова подошел ко мне. – Не переживай, – сказал он. – Все правильно. Ребята тебя уважают. А кто не хочет уважать, после отпуска сюда уже не вернется.
Пусть не возвращается, мысленно согласился я и провалился в сон, как в яму.
4
Утром в столовой офицеры говорили вполголоса и перебивали друг друга. Никто ничего не знал точно, каждый лишь пересказывал то, что слышал от других. Ночью в очередной раз обстреляли погранзаставу. Сначала «духи» поливали длинными очередями из автоматов и пулеметов, а потом, до рассвета, хлопали одиночными выстрелами и постоянно меняли позиции, чтобы их нельзя было накрыть ответным огнем. Были потери. Одни утверждали, что убито трое, другие – что восемь или даже одиннадцать человек.
Официантка Люся, немолодая, с изношенным лицом женщина, самоотверженно играющая роль девочки, принесла мне холодный комок макаронов, политых рыбными консервами, и села за стол напротив. От нее пахло хлоркой. Она оперлась щекой о кулак, и ее правый глаз превратился в щелочку, отчего казалось, будто ей заехали под глаз кулаком. Люся привыкла, что где-то недалеко постоянно убивали наших ребят, и не горевала по этому поводу.
– Добавки принести? – спросила она, улыбаясь, когда я отставил тарелку от себя.
– Разве я сделал тебе что-нибудь плохое? – вопросом ответил я.
Люся уже давно потеряла надежду выйти замуж, но по привычке клеилась ко всем новым мужчинам в полку, пока они, не огрубев на границе, вели себя относительно вежливо.
Днем я видел тех несчастных. Их было семеро – четверо убитых и трое раненых. Их заносили в "вертушки" на носилках. Один раненый шел сам, опираясь о плечо солдата. Вокруг носилок, прикрытых брезентом с бурыми пятнами, прохаживался низкорослый, худой, как подросток, лейтенант с тлеющей папиросой во рту. Несмотря на свой свежий возраст, его темя белело плешью, оттененной черными, как смола, волосами. Он морщился, но поглядывал на носилки с профессиональным интересом. Позже я узнал, что это был начальник "черного тюльпана" – полевого морга при душанбинском госпитале Эдик Бленский. Пара темно-зеленых вертолетов с большими красными звездами на бортах зависла над футбольным полем, затем задрала хвосты и стремительно взвилась в небо, увозя в себе живых и мертвых в госпиталь.
Через неделю мы меняли батальон, простоявший на прикрытии границы почти два месяца. Это были почерневшие от пыли и солнца люди, возраст которых теперь можно было определить лишь очень приблизительно. Постоянный дефицит воды и жара высушили их, и кожа на их лицах и руках теперь напоминала коричневый пергамент.
Два месяца они ждали замены, чтобы вернуться в полк, в свои фанерные общаги, которые в сравнении с окопами и десантными отделениями боевых машин могли показаться пятизвездочными отелями, два месяца они думали только о том, как получат деньги – огромные деньги по таджикским меркам, как закупят пива и водки и зальются ими, как потом будет дрожать от разгула пьяных рот ночной военный городок, как жалобно станут подвывать собаки, вторя дикому реву, в котором только при большом желании можно будет распознать песню.
Но все эти глупые, приземленные цели, которые могут быть порождены лишь убогостью фронтовой жизни, за два месяца ожидания потеряли привлекательность, как хронически голодающий человек постепенно утрачивает чувство аппетита, желания перегорели и, вопреки моему ожиданию, у заставы, где мы меняли одну из рот, не было ни суеты, ни спешки. Отработавшее свое люди с безразличными лицами грузили на машины одеяла и матрацы, вяло приветствовали замену, обнимались, словно узники концлагеря со своими освободителями, не спешили покинуть окопы, ячейки и блиндажи, с удовольствием фотографировались, позируя на фоне Пянджа, словно сроднились с этой полоской земли, разделяющей стену гор и границу-реку и теперь грустили по поводу расставания.
Меня тронул за плечо парень в маскхалате, одетом на голое тело.
– Ты командир взвода? – спросил он, покосился на мои погоны, протянул руку и представился: – Игнатенко, начальник заставы. – И без всякого перехода, тоном, каким отдают приказ: – У тебя четыре бээмпэ? Поставишь их по периметру вокруг заставы, стволы вверх до упора, каждому наводчику укажешь сектор в девяносто градусов. Людей раскидаешь по этим трем холмам. Там ячейки отрыты… Имей в виду, – добавил он, – твоя задача – беречь заставу. Нас обстреливают практически каждую ночь.