– Вот, – повторил Шеров. – Итого сто шестьдесят пять тысяч. Это чуть меньше трехсот тысяч долларов. Через три месяца будешь богатой женщиной.
– А не многовато? И почему только через три месяца?
– Сумма включает не только твой гонорар, но и премию за два года работы и еще… Пока ты была в командировке, я в твою квартиру одного нужного человечка прописал. А тебя выписал. Для упрощения дела.
– Ну, все предусмотрел! – кисло усмехнувшись, проговорила Таня.
– Да, – не без самодовольства подтвердил Шеров. – Первое время поживешь у своего благоверного.
У него квартира в этом, ну, район такой зажиточный в самом центре Лондона. На «М» начинается.
– Мэрилебон, что ли? Или Мэйфэр?
– Вроде второе… Ну да, ты ж у нас образованная…
– Это престижный, дорогой район. Что ж он джинсами-то дрянными приторговывает? Не вяжется как-то.
– Вяжется. Это у нас тут бизнес широко понимают, с размахом. А там коленкор другой. В последних мелочах выгоду блюдут, скряжничают. И твой такой же.
– Не уживемся, – убежденно сказала Таня.
– А никто и не просит уживаться. Даже временно. Женишок обещал на первых порах к тетке перебраться… В общем, тысячи тебе до сентября с лихвой хватит. Освоишься, осмотришься, паспорт британский выправишь. Если уж совсем прижмет, продашь векселек. Бонус, правда, потеряешь.
Таня провела пальцем по золотому обрезу векселя.
– Так-то оно так, но наличность все же надежнее…
– Опомнись, это же двадцать пять – тридцать пачек, даже если сотенными! Как повезешь такую груду, где спрячешь? Я, конечно, на предмет таможни подстрахую, но мало ли… Такая сумма – это ж расстрельная статья однозначно! А три бумажки – их еще поискать надо, а если даже найдут, то еще доказать, что они настоящих денег стоят.
– А стоят?
– Ну что ты, что за сомнения? Фирма надежнейшая. – Шеров понизил голос: – Многие из этих, – он показал на потолок, – там средства размещают. Партийными денежками британский капитализм помогают строить. Про приватизацию слыхала?
– Приватизация… – Таня задумалась. – Это когда что-то в частную собственность передают?
– Вот-вот. Там сейчас Тэтчер с этим делом вовсю развернулась. Ну, а наши, не будь дураки, под себя подгребают. В том числе через «Икарус».
– А ты? – настойчиво спросила Таня. – Ты тоже вкладываешься?
Шеров пожал плечами.
– Я человек маленький.
– Ладно, беру, – решила Таня. – Но смотри, если надинамишь… Не только из-за бугра, с того света достану.
– Помилуй, Танечка, да когда это я тебя… А в придачу к векселям я тебе дорожный чемоданчик подарю. С секретом.
– С полой ручкой, что ли, или с дном двойным? А то псы государевы таких секретов не знают!
– Забудут, коли псарь прикажет.
– Интересный у тебя псарь, – заметила Таня. – Про чемоданчик приказать может, а про денежки – нет.
– Элементарная служебная этика, дорогая. Одно дело – намекнуть, чтобы не особенно копались в багаже, и совсем другое – чтобы кучу инвалюты не заметили.
Говорил он вроде бы складно, но Таню не убедил. Впрочем, сейчас диктовать условия она не могла. Молча взяла у Шерова красивые бумажки, небрежно бросила в сумочку, не упустив из виду скользнувшую по его лицу гримасу.
– Ну ладно, пошли с суженым знакомиться, – с легким вздохом сказала она. – Надеюсь, вы ему про меня лишнего не напели.
Она не стала выяснять, сколько конкретно причиталось мистеру Дарлингу за эту услугу, но, судя по его поведению, гешефт он посчитал для себя выгодным и отрабатывал вовсю. Встал при ее приходе, горячо пожал руку, даже к сердцу поднес, разве что не поцеловал, выразил радостное удивление по поводу ее английского, пытался говорить какие-то комплименты насчет внешности, но довольно быстро исчерпал их запас. В наступившей паузе Шеров сказал:
– Вы, голубки, поворкуйте пока, а нам с Ариком надо кой-какие организационные вопросы решить.
Оставшись с Таней наедине, Дарлинг плеснул себе в бокал «Курвуазье», не подумав предложить ей, отвернулся, прихлебнул немного. Потом будто опомнился, поглядел на нее, оскалив зубы, и произнес:
– О, поверьте, Таня, я счастлив, что…
– Да бросьте вы! Бизнес есть бизнес. Давайте сразу договоримся, что отношения наши останутся сугубо деловыми.
Он как-то сразу поскучнел – а может, наоборот, расслабился, поняв, что здесь нет нужды ломать комедию и тратить силы на натужный шарм. Таня с улыбкой смотрела на него и думала: «М-да, такого я еще не ела».
Они посидели еще немного, помолчали, не утруждая себя разговорами, а потом в дверь деликатно постучали, просунулась голова Шерова.
– Познакомились? И славно. Теперь давайте пошевеливаться. Опаздываем.
Дарлинг, видимо, поняв по жестам или зная, о чем идет речь, тут же встал и одернул полосатый пиджачок. Таня же не шелохнулась, только одарила Шерова удивленным взглядом.
– Куда это мы опаздываем?
– На регистрацию, куда ж еще.
– Однако! Я что, вот так, в пляжном обдергайчике и поеду?
– Да кто на вас смотреть будет? Заскочим в контору, распишетесь там, свидетельства получите – и свободны. Самолет ваш через неделю, так что собраться успеешь.
Открываем сезон большой охоты?
VI
С Иваном Таня встретилась сама. Место встречи получилось какое-то детское – знаменитый «лягушатник» на Невском. Но Таня не случайно выбрала именно его. Конечно, Иван с его навыками мог преспокойно налакаться где угодно, но тут вряд ли. В кафе стояли высокие кресла, образуя по краям зала полукабинки, и царил полумрак. Таня не хотела, чтобы при разговоре на них кто-нибудь пялился.
Иван пришел чистый, выбритый, совершенно трезвый, хоть и опухший, и какой-то пришибленный. За те несколько лет, что они не виделись, он сильно постарел, усох, ссутулился, в глазах появился затравленный блеск, в речах – сбивчивость и постоянное стремление в чем-то оправдаться.
– Хорошо выглядишь, – усевшись, сказал он. – Да, кому жизнь сладкая карамелька, а кому… – Он страдальчески вздохнул.
– Как ты?
– Я-то? – Он с усмешкой оглядел ее. – Теперь-то уже ничего. Устраиваюсь помаленьку. А вот тогда… Хотя откуда тебе знать? Что такое ломка, представляешь себе? А аверсионная терапия?
– Нет.
– И не дай Бог узнать… Да и после больницы не лучше было. Ты ушла, родные отец с матерью бросили, как пса, подыхать в конуре… Кстати, не боишься, что тебя со мной увидят?
– Нет, а с какой стати? – удивленно спросила Таня.
– Как, так ты ничего не знаешь? Впрочем, понимаю, тебе же это неинтересно… В общем, я в диссиденты попал.
– Ты?
– Представь себе.
– Это из-за… из-за стихов твоих?
– Какие на фиг стихи?! Благодетель мой, Федор блин Михайлович, пожировал с годик в своей Швейцарии, прижился, гад, и возвращаться не пожелал. Устроил пресс-конференцию, поведал, понимаешь, миру о бесправном положении мастеров слова в СССР. А что я в КГБ полгода бегал, как на работу, объяснения давал, заявления подписывал…
– Господи! И как же ты теперь?
– Ничего, добрые люди пригрели. Причем те самые чистоплюи, которые раньше от меня нос воротили, даже не будучи знакомы – прислужник, дескать, партийного лизоблюда, продажная шкура. А теперь тот же самый Золотарев у них в героях ходит, а я – ну, не в героях, конечно, но в жертвах системы… В общем, устроили меня в журнал «Звезда» внутренним рецензентом – читаю рукописи, которые им шлют со всей страны, и обстоятельно разъясняю гражданам, по какой именно причине их гениальное творение в ближайшее время опубликовано быть не может. Подписывает это, конечно, другой товарищ, но денежки мои… И Одиссей Авенирович, спасибо ему, не забывает.
– Большие сдвиги? – усмехнувшись, спросила она.
– Какие сдвиги? – не понял он. – Все то же самое. Песню по радио слышала? «Завод родной, инструментальный»?
– Нет, конечно.
– Послушай. Слова мои. Объявляют, что Пандалевского.
– Так все один и живешь?
– Разве это жизнь?.. Ну да, в общем, один…
У меня, знаешь, после всего… ну там, больницы и до нее… в общем, по этой части не того…