— 0кэй! — Женщина вздохнула, отвернулась и крикнула куда-то за спину на почти безупречном русском языке: — Эй, Алекс, иди сюда, это интересно! Этот олух собирается читать нам инструкцию!
Павел так и сел, раскрыв рот от изумления. Но его рот раскрылся значительно шире, когда из-за кустов показался все такой же взъерошенный и рыжий Шурка Неприятных в необъятных цветастых шортах до колен.
— Miranda Writ? — недовольно спросил Шурка с жутким акцентом, видимо, не зная, как передать это сугубо американское понятие по-русски. — Он будет нас инструктировать о наших правах? Спроси, за что нас арестовывают?
— За непроходимый и клинический идиотизм, — брякнул по-русски несколько пришедший в себя Павел.
Тут уже женщина раскрыла рот, а Шурка, сразу не врубившись, что рейнджер-то заговорил на его родном языке, набычился и сжал кулаки.
— Да кто ты такой... ой!
— Незримый герой... ой-ой! — передразнил Павел. — А ты, Шурка, все такой же.
И никакой Гоголь не описал бы последовавшую за этими словами немую сцену.
Так в жизни Павла сверкнула очередная судьбоносная встреча. Причем судьбоносная применительно не только к будущему: Аланна, — так звали эту женщину, Шуркииу американскую жену, — невольно прочертила для Павла значительный кусок его прошлого.
Ее история заслуживает отдельного рассказа, если не целого романа. Ее мать, Инга, родилась в семье инженера-горняка в украинском городе Краснодоне, жила в одном дворе с впоследствии легендарным Олегом Кошевым, училась в одном классе с Любой Шевцовой. Когда город заняли немцы, Инга бесстрашно и безрассудно включилась в подпольную борьбу, по ночам расклеивала антифашистские листовки, что-то химичила в сарае с зажигательными смесями и избежала страшной участи молодогвардейцев лишь потому, что была угнана на работы в Германию. Она попала в лагерь на востоке Франции. В октябре сорок четвертого лагерь был освобожден наступающим корпусом генерала Паттона и незамедлительно передан в ведение управления тыла. Ротой, под чьим началом оказался лагерь, командовал отпрыск семейства из «Светского Альманаха». Он был настолько импозантен в своей лейтенантской форме, сшитой на заказ у самих братьев Мосс, что больше уже ни на что не годился, и фактически ротой командовал мастер-сержант Алан Кайф, разбитной и оборотистый ирландец из Денвера, до войны служивший простым клерком в единственном городском супермаркете. Первым делом мастер-сержант Кайф распорядился помыть заключенных, переодеть в рабочие униформы со склада и накормить. Только после этого он скомандовал общее Построение и перекличку — и был сражен наповал внезапно открывшейся миру русалочьей красотой русской девушки Инги с непроизносимой фамилией Котляревская. Пока дальнейшая судьба «контингента» долго и нудно решалась в различных советских и американских инстанциях, бравый сержант сумел добиться ответного расположения Инги, и когда наспех переоборудованные товарные эшелоны увозили бывших невольников на Восток, в СССР, она одна осталась рыдать на перроне в окружении светло-серых «джи-ай». В эту минуту Инга всем сердцем рвалась туда, на далекую и милую Родину, — но не могла, поскольку была уже миссис Кайф. Она знала, что дома никто не ждет ее: земляки, попавшие в лагерь после нее, рассказали, что отца немцы расстреляли за саботаж, а мать нелепо погибла во время облавы. Но ей и в страшном сне не могло присниться, что чуть ли не все ее друзья и подруги по фашистской неволе, так радостно махавшие ей из открытых дверей вагонов шапками и платочками, из гитлеровских лагерей почти прямиком попадут в лагеря сталинские, без всякого суда и следствия. Об этом она узнала много позже и потом уже на родину не стремилась.
Аланна была у Алана и Инги третьим ребенком и, по всеобщему мнению, самым удачным. От матери она унаследовала внешность и ум, от отца — напористость и авантюрность. С отличием закончив школу, Аланна Кайф сразу же получила стипендию на физическом факультете престижного колледжа Брин-Мор, а по окончании вернулась домой и поступила в докторантуру к старому и чудаковатому профессору Джорджу Вилаи, выходцу из Венгрии, участнику пресловутого проекта «Манхэттен». Когда проект был успешно апробирован в Хиросиме и Нагасаки, профессор, тогда еще молодой, год лечился в швейцарском санатории, а вылечившись, с жаром взялся за новую тему. Он был из породы бегущих за горизонт, и его философским камнем, его вечным двигателем на долгие годы стала сверхпроводимость. Вилаи без устали экспериментировал с самыми разными материалами, терпел неудачу за неудачей, начинал снова. Правительство, признавая прошлые заслуги ученого и, видимо, ощущая перед ним некоторую вину, щедро финансировало его работы. Своим фанатическим упорством он заразил новую ученицу. Аланна неделями не вылезала из его лаборатории, а старик кричал на нее, топал ногами, драл три шкуры, но души в ней не чаял. И именно Аланна, с пеленок знавшая русский, обратила внимание профессора на краткую статью о сверхпроводимости в «Вестнике Академии Наук СССР» трехлетней давности. Автором этой во всех отношениях революционной статьи был некий П. Д. Чернов, и оставалось непонятным, почему мировому научному сообществу это имя совершенно неизвестно и почему никто не обратил внимания на однозначные практические выводы, вытекающие из этой статьи. Конечно, оставалась вероятность, что статья эта — просто надувательство, но Вилаи слабо в это верил: он привык доверять престижу советской физической школы. Профессор немедленно связался с минералогом, старым своим другом профессором Кепке, получил первые образцы, провел первые опыты, опубликовал первые, весьма обнадеживающие, результаты. Эти публикации вызвали фурор не только среди ученых, но и среди промышленников, почувствовавших феноменальные экономические перспективы открытия профессора Вилаи. Хотя сам он неоднократно ссылался на статью неведомого Чернова, никто на это не обратил внимания. Вот тогда и началась та гонка за голубыми алмазами, о которой прочел в научпоповском журнале Павел.