— Ты про кого? — спросил Иван. Павел пожал плечами. Рафалович поднялся и подошел поближе.
— А про сестрицу мою лучезарную, а твою, Поль, бывшую благоверную.
— Это про Таню, что ли? — спросил Иван. — Так при чем здесь она?
— Я от нее никакого зла не видел и до сих пор считаю ее достойной и очень несчастной женщина, — твердо сказал Павел. — И до конца жизни буду ей благодарен за Нюточку.
Рафалович угрюмо промолчал.
— Кстати, кто знает, что с ней теперь? — спросил Иван. — Я ее не видел... страшно подумать, пятнадцать лет.
— Я тоже, — помолчав, сказал Павел. — А последний раз, когда она лежала в коме.
— Я видел чуть после того, — сказал Ник, — хотя и не жаждал. Она жила в Москве, вышла замуж за какого-то англичанина и уехала с ним. Меня на свадьбу не пригласили. Думаю, у нее все в порядке.
— Два года назад точно все было в порядке, — с внезапным остервенением сказал Рафалович. — Цвела и пахла. Я встречал ее на Ривьере.
Он замолчал. Все тоже притихли как-то разом.
— А я так вообще ни разу ее не видела, — сказала Таня. — Так что для меня она точно не очень важный персонаж... Не знаю, кто как, а я за разговорами изрядно проголодалась. Так что предлагаю спуститься в ресторан и пообедать. По дороге прихватим Кристи, Алекса и Джоша с Лизаветой...
— Как, и Лизавета здесь? — изумленно воскликнул Иван.
— Конечно здесь, и все вы ее видели, -с легким злорадством сказала Таня.
— Что, неужели та японская бизнес-дама, которая нас впускала?! — воскликнул Ник. — Ну Лизавета Валентиновна, ну всех нас обула...
— То-то она мне знакомой показалась, — сказал Рафалович.
— Ну прям не жизнь, а книга перемен, — философски заметил Иван.
И, не прекращая переговариваться, все двинулись к выходу.
В проеме распахнувшейся двери стоял весьма внушительный, несмотря на малый рост, усач, видно, в немалом чине. Сделав два решительных шага вперед, он остановился и уже отнюдь не решительно произнес срывающимся голосом:
— С-сидите.
— Сижу, — подтвердила она, с любопытством глядя на незнакомца.
Он набрал в легкие воздуха, сдвинул на затылок фуражку, поднял перед собой руку с зажатым в ней листком, откашлялся и начал читать:
— «С сожалением уведомляю Вас, что Ваше ходатайство о помиловании рассмотрено Господином Президентом Республики и...»
— Отклонено, — подсказала она. — Мерси, я уже догадалась — шампанское, омары, цыпленок по-амстердамски... Да и радио не молчит...
— «Принимая во внимание, что апелляционные суды трех инстанций не сочли возможным...» — хрипло продолжал он.
— Да не утруждайте вы себя, господин надзиратель. Все ясно. Когда?
— В четырнадцать тридцать, — опустив глаза, как мальчишка, прохрипел он. — Вообще-то я не надзиратель, а старший судебный исполнитель...
— Простите, господин старший судебный исполнитель, — сказала она и задорно добавила: — В следующий раз не ошибусь.
— Вы... вы... вы... — совсем уже сбился он. — Понимаете... понимаете... Пять полностью доказанных умышленных убийств с отягчающими. А не полностью? Заговоры, перевороты, политический и промышленный шпионаж?.. Может быть, хотите еще вина? Коньяку? Писчей бумаги? Транквилизаторов?
— По-моему, — участливо сказала она, — транквилизаторы нужнее вам.
— Само собой, священника... Он уже ждет.
— Священника не надо, — твердо сказала она.
— Но... но вы подумайте... Может быть, все-таки... Или желаете раввина, ламу, православного... У нас есть приходы...
— Никакого, — повторила она.
— Тогда, может быть, какой-нибудь лювбимый фильм, книгу, музыку? Или... — он перешел на еле слышный щепот, — марихуаны... Вообще-то запрещено, но можно и укольчик... А? Что?
— Мужчину.
— Что-что? — переспросил он, мгновенно покрываясь потом.
— Я, кажется, ясно сказала — мужчину.
— Но... но... То есть, в каком смысле?.. — Он попятился, словно увидел черта. Сейчас, того и гляди, перекрестится.
— Неужели непонятно — в каком смысле? Или никто из ваших коллег не захочет близости с самой знаменитой женщиной десятилетия? Да еще в подобных обстоятельствах?
Он судорожно вытащил платок и принялся утирать пот с багрового лица.
— Например, вы? Будет о чем рассказать внукам... — И впервые пристально посмотрела ему в глаза.
Судебный исполнитель резко выпрямился и замер. На лице его легко читалась вся гамма сильнейших чувств. Ужас, восхищение — и, конечно же, беспредельно алчное вожделение... Что ж, такое предложение разбудит мужчину и в безнадежном паралитике.