- Подавайте заявку.
На этот раз в его тоне было нечто королевское. Нечто, заставлявшее подчиняться.
Она не знала, что через два месяца опустит цветы в его гроб.
4
Полгода возни с документами (именно возни - мышиной, бестолковой и неразборчивой) сделали своё дело. Она дождалась момента, который можно было - с некоторой натяжкой - назвать торжественным: высокая крашеная блондинка, благоухавшая горьковатым парфюмом, с улыбкой вручила ей пухлую пачку бумаг. Безликие распечатки и ксерокопии констатировали, что гражданка России с таким-то именем, адресом и грустным лицом на фото приглашена в Италию на два месяца. Мелкий шрифт подмигивал, обещая "научно-исследовательские перспективы", "занятия с итальянскими студентами" и сертификат о знании языка такого немыслимого уровня, который она считала чьим угодно, но не своим. Может, какой-нибудь профессор переводоведения, итальянист с сорокалетним стажем, обронил это право, а она бесстыдно подобрала?..
Друзья лет с пятнадцати называли её Профессором, и лет с семнадцати она перестала воспринимать это всерьёз. В двадцать прозвище начало слегка раздражать, а сейчас, в двадцать два, она вдруг с остротой ломки осознала, как соскучилась по своему имени. Как хочется слышать его - банальное, нелюбимое - не только от мамы, преподавателей в университете да школьников на педагогической практике... Если, конечно, рассматривать как своё имя даже испуганно-уважительную форму с отчеством.
- Поздравляю, - сказала блондинка. - Теперь пора покупать билеты на самолёт и оформлять визу! Ах да, ещё маленькая формальность - подпись научного руководителя, вот тут...
Глядя, как блондинка роется в бланках, она тщетно старалась не измениться в лице. Вот уже не первую неделю она терялась в такие моменты - что говорить, что делать, куда себя деть? Можно, конечно, просто произнести то, что есть, как факт, как фразу из прогноза погоды, - но ведь это ничего не объясняет. Да и как объяснить то субботнее утро в ноябре - мороз и резкое солнце (по-пушкински - как он любил), и обледенелую дорогу, и бешеный визг тормозов?.. Всё случилось, наверное, очень быстро. По крайней мере, ей хотелось так думать. Он не принял бы реанимацию, долгую немощь, плачущих родственников. Только так же, как жил, - огненно и искристо. И насовсем.
- К сожалению, у меня сейчас нет научного руководителя, - ответила она. Нет рассказов о Жуковском и Врубеле с ораторской жестикуляцией, и медлительных рассуждений о жизни, и красного вина на Новый год - в окружении книг из личной библиотеки... И коллекции статуэток с котами. Он привозил их отовсюду, где был - изо всех стран мира, - потому что обожал кошек, но не мог их держать: у жены была аллергия. Ничего этого нет. Правда обычно выглядит глупо - не правда ли?.. - Но я решу этот вопрос. На кафедре. Спасибо.
Она отчётливо запомнила, что после этого разговора её почему-то одолевало неистовое желание позвонить Т. - вечному страннику, искателю золотого руна, её персональному Ясону, который, впрочем, покоробил души ещё десятка Медей. Вот уже несколько месяцев от него не было весточки. Худшие месяцы за семь лет их знакомства.
А возможно, и лучшие. Трудно определить.
Не позвонила она ни тогда, ни после - в аэропорту, когда уныло и без всякого энтузиазма, сжимаясь внутри от скользкого страха, проходила регистрацию на рейс. Не позвонила, а потом, в самолёте, звонить было уже и нельзя. Как удобно.
Разгон по взлётной полосе вжал её в спинку кресла, попутчики тревожно заёрзали. Она зажмурилась и мысленно дала клятву, что отныне просто доверится течению времени, не станет больше ломать ни себя, ни других. Пусть всё идёт, как идёт.
Почти итальянская философия.
СОРРЕНТО
Кучка китайских туристов прошла мимо, крикливо обмениваясь впечатлениями. Один из них, с тоннелями в ушах, безнадёжно перемазался томатной пастой, дожёвывая Маринару. Странное зрелище, если подумать: Гвидо привык, что китайцы повсюду, даже в Италии, рвутся к своему рису и острым соусам.
Девушка-китаянка загляделась на витрину - на ряд браслетов с кораллами. Гвидо вскочил, будто услышав беззвучную сирену. Если он опять, как в четверг, упустит клиентку, отцу это очень не понравится.
- Buongiorno, signorina! - сказал Гвидо, вырастая перед слегка оробевшей девушкой. Она была крошечной и хрупкой, точно фарфоровая статуэтка; на голову ниже его. Парень с Маринарой оглянулся и окликнул подругу. Что-то вроде Хунь Чжи... А может, и нет. Китайский Гвидо знал ещё хуже английского - то есть не знал совсем. - Good afternoon, mam! All is by hand. Exclusive! Hand made!
Девушка, прикусив губу, повернулась к коробке с тонко расписанными ракушками. Красные, синие, зелёные полоски и ромбики блестели на круглых выгибах, на шипах и отверстиях, по непонятной прихоти сотворённых морем.
Никогда этой китаянке не узнать, сколько бессонных часов Гвидо с отцом провели над каждым узором и сколько приходится каждый месяц спускать на контактные линзы... Потому что, во-первых, громоздкие очки отпугивают покупателей (по крайней мере, так считает мама - а её жилку маркетолога никто в семье не посмеет отрицать). А во-вторых - ну смешно это, очки с толстенными стёклами. В школе с ума сойдут.
Гвидо даже в свои восемнадцать больше всего на свете боялся, что его поднимут на смех друзья.
Ну, или почти больше всего.
- Синьорина? Я могу Вам помочь? - он повторил снова, по-итальянски и по-английски, мысленно молясь, чтобы девушка поняла хоть что-нибудь за его жутким акцентом. Нет, за английский нужно браться всерьёз - иначе "Marina" до обидного скоро разорится.
Девушка посмотрела на Гвидо в упор, а потом вдруг тихо ответила. Глаза у неё были чёрные, точно грифель карандаша, а в итальянской речи (как такое возможно?!) лишь едва-едва слышался акцент.
- Да, спасибо. Я ищу подарок для подруги, которая не может ходить. Вы не подскажете что-нибудь радостное?
Радостное... В их магазине всё радостное. Гвидо всегда так казалось - и он растерялся от боли, которую увидел в этих глазах. Другой парень-китаец, шедший рядом с поедателем Маринары, тоже окликнул девушку, но реакции не добился.
Гвидо раскрыл двери шире.
- Конечно, синьорина. Прошу Вас. Браслеты? Ловцы снов? Большие напольные ракушки?
Гвидо повторял заученный текст, а сердце почему-то колотилось, как бешеное. Он только что заметил, что на девушке чёрные джинсы и футболка со значком пацифизма. Она застенчиво осматривалась, сцепив руки в замок.
Что-то словно хрустнуло в воздухе - среди створок раковин раскрылась ещё одна. Гвидо смотрел на туристку из Китая и знал, что происходит нечто важное, неописуемо важное, важное навсегда. Важнее даже, чем его нежелание всю жизнь провести за прилавком "Marina", чем жажда выбраться из вездесущих соррентийских лимонов, жары и скуки в "тихий сезон".
Друзья девушки ввалились следом. Гвидо сглотнул слюну.
- Есть шкатулки и статуэтки из ракушек... Вот эти - с перламутром, по десять евро. А здесь всё по семь. Жемчуг...
- Жемчуг, - девушка улыбнулась, и на бледных щеках проступили ямочки. - Ей нравится жемчуг. Я могу посмотреть?
ВЕНЕЦИЯ
1
Эдуардо сошёл с поезда на вокзале Санта Лючия ровно в 14.00. Можно часы проверять, как в Швейцарии. Ему нравилась точность итальянских поездов - как, впрочем, и весёлые мифы об итальянской непунктуальности. Нравилось сидеть в мягком кресле, с комфортом и лёгкой ленью пересекая всю страну с севера на юг за пять-шесть часов. В эти часы он успевал поразмышлять над тем, на что в другое время не хватало времени. А иногда просто бездумно смотрел в окно, где пролетали мимо зелёные бока холмов, оливковые рощи, поля Тосканы и Эмилии Романьи. Раньше, в первые разы, ему хотелось не выпускать из рук камеру - особенно на закате. Жаль было, что поезд несётся так быстро. Он отчётливо помнил, как на мосту через Бренту у него - тогда ещё совсем зелёного, вчерашнего студента - в буквальном смысле захватило дух. Очень прозаично, вроде приступа астмы, хотя астмой он никогда не страдал. Стало нечем дышать.