— Я усну, как бревно, — пожаловалась она.
Детей мы поместили в двух небольших комнатах рядом с нашей, я видел, что они почти засыпают. Эмма умывалась, я укрыл их и погасил свет.
Я вернулся в нашу комнату, спальню в мезонине, с видом на старинный дворик, и легко представил себе лошадей, когда-то привязанных внизу, под сеновалом, где сейчас находился гараж. В течение многих сотен лет путешественники, возвращающиеся домой с войн, уезжающие, чтобы сделать состояние или в надежде жениться на красивой или богатой девушке, все они, должно быть, побывали в этой маленькой комнате до нас. Они все дышали тем же воздухом.
Я закрыл окно и обернулся.
Эмма уже лежала в кровати, старинной деревянной кровати с белым покрывалом, и пока я подходил, она подняла руки и сняла ночную рубашку. Лета юности проходят быстро, как праздники в детстве, но сейчас она манила и возвращала меня назад, в дни страсти.
Во двор заехала машина и на мгновение осветила комнату, маленький шкаф и голубой комод, Эмму, ждущую в кровати.
У нас было на что опереться, чтобы нагнать упущенное — в семейной жизни, в нас самих.
Я помню, как задернул поплотнее шторы и нырнул в постель. Уже очень давно у нас не было такого чувства, чувства взаимности. Что-то было не так до этого, за домашними делами с детьми, моими профессиональными заботами и растущим недовольством Эммы. Работа и подозрения — гарантия разрушения очарования. Я поцеловал ее и чувствовал себя так, будто этим поцелуем прошу прощения.
И там, в этой маленькой комнате, под звуки подъезжающих машин, мы стали заниматься любовью, и это было что-то вроде тайной, недолговечной, украденной любви, будто она была последней, и мы продлевали каждое мгновение близости, упиваясь ощущениями, откладывая удовольствие.
Пока не ворвался Мартин.
— Пап, а там за дверью привидение.
Я поднялся над Эммой, разъяренный и пристыженный. Как тут укрыться, когда твой ребенок подглядывает за дверью? Эмма завернулась в одеяло, я сел на кровати и прикрикнул на него:
— Иди отсюда. Иди. — Бог мой, что он увидел? — Беги в свою комнату.
Но ребенок был действительно напуган. Он приник к двери, замерзший, напуганный и неуверенный, дожидаясь, пока я успокоюсь.
— Но, папа…
Мне удалось взять себя в руки:
— Ради Бога, что с тобой случилось?
Я увидел за его спиной Сюзанну, разбуженную его криками, ее лицо, бледнеющее в проходе наверху лестницы.
— В моей комнате какие-то звуки, — сказал он.
Эмма ворочалась, будто наше время уже вышло.
— Ты уже большой, не будь глупым, Мартин.
— Я не глупый… иди и послушай.
Я разозлился, к тому же будучи совершенно без одежды, но постепенно начал успокаиваться:
— Хорошо, подожди снаружи.
Они топтались наверху лестницы, пока я схватил свою пижаму и прошел за ними в комнату Мартина. Это была маленькая коробочка, зажатая между нашей комнатой и комнатой Сюзанны, и я увидел трубы, которые шли от водяной бочки на крыше. Бедный Мартин. После долгой поездки, без еды и воды, он, должно быть, лежал в темноте, наполовину разбуженный звуками, шептанием воды по трубам, капанием. Незнакомые звуки испугали его, и он, дрожа, прибежал в нашу комнату, чего никогда не сделал бы дома, сначала не позвав нас. Я обнял его и постарался объяснить.
— Извини, но я не буду здесь спать, — сказал он, явно боясь чего-то.
Я видел, что его покачивает, а лицо у него пепельного цвета.
Эмма накинула халат и встала рядом со мной.
— Не волнуйся, Мартин. Тут ничего страшного.
— С комнатой все в порядке. Просто шум в трубах, — я попытался приободрить его.
— Ни за что, — сказал он, покачиваясь, со слезами на глазах.
— Давай положим его в одной комнате с Сюзи, — предложила Эмма. — Там есть раскладушка. Мы можем разобрать ее.
— Да, будьте добры, — прошептал Мартин.
Мы пошли в комнату Сюзанны и поставили раскладушку рядом с кроватью его сестры.
Мальчик теперь был счастлив. Хотя Сюзанна и младше, но именно она была у нас решительной, компетентной и домашней. Я наблюдал, как она разглаживает подушки. Эмма сказала:
— С тобой будет все в порядке.
Мартин слишком устал, чтобы волноваться, когда все уже уладилось, и скрылся под одеялами.
— Хочешь, чтобы свет не выключали? — спросил я. Но он уже спал.