Грир Гилман
КРИКНУТЬ «УБИЙЦА!»
ТОНЕНЬКИМ ГОЛОСКОМ.
ISBN 978-1-61873-077-0
ISBN 978-1-61873-078-7 (ebook)
Посвящается Уиллу.
Дьявол — это осел,
Я это признаю.
Бен Джонсон.[1]
Венеция, 1604
Завиток розового вокруг нежной шеи мальчика: он лежит, белый как лебедь, его белая сорочка расстилается как снег, рука — О, пожалейте! — еще умоляет. Венеция мертва. Над ней стоит ее господин и любовник, как будто еще держит веревочную петлю. Молчание...
«Маскарад», подумал Бен, вспоминая. Пьеса — дрянь. Не стоило ее ставить, тем более при дворе. Работа портного: много напыщенности и на фартинг кружева. И тем не менее эти тени преследовали его, предвестники действия, которого он не видел: мальчик, сейчас не притворявшийся; запачканная сорочка; веревка. Удавка заманил его, вовлек в пьесу теней; сейчас он приволок мальчика сюда, на полпути до Византия[2], и добился своей цели. Входит Постум: актер-поэт с рукой Судьбы. Хотя он и поссорился со своим товарищем-создателем, Историей: он хотел создать произведение искусства.«Лежать на сцене в Венеции, в полном беспорядке!.. Ба. Стиль…»Но тише. Тиран на сцене говорит.
О! То ничто, что сделало ее ничем.
Здесь ранит даже затхлый Воздух
Проклятая Венеция…
«Фу, это ее запах». Червя бы вырвало, вонь фекалий, гнусный смрад урины, варево склепа, мясо собаки и крысы. Темза — Пиерийский источник[3] по сравнению с этим, незапятнанный, остров Собак Гесперид. Тычок шестом как проникновение зонда хирурга. «Излияние Папизма, — сказал холодный голос в мозгу. — Священнический гной». Он мог бы написать речь и ругать этот город, как марионетка молотит марионетку в фарсе. Его кредо — ссора.
«Вонючая кокотка».
Все время он держал руку на рукоятке шпаги. И был настороже: это коварный город. Все тело Венеции кишит червями: ворами, убийцами, поджигателями.
И тем не менее — как прекрасна ее ночная маска, игра огней в ее пучине. Ее факелы — все эти звезды. И все планеты. Даже сейчас, когда Бена тошнило, он с удовольствием глядел на ее блестящее водяное платье.
«Фи, рифмоплетство».
Еще не полночь. Бен высвободил свой телесный Пелион[4], но осторожно: гнилой причал под ногами поддавался и стонал. Он ничего не выиграет, если свалится в воду; хотя он плавает как бочка, гниль покроет его с ног до головы.
«Жирные водоросли...[5]» Что за строчка преследует его? «Чьи корни на летейских берегах». Уилла. Черт подери этого деревенского жителя, он мог экспромтом сыграть трагедию из какого-нибудь старого сборника пьес и Овидия без переплета, из «Свиста Возчика»[6] создать небесную музыку и великолепную пляску для маски[7]. Слова призрака из «Гамлета».
По каналу скользнула затемненная лодка, может быть Харон[8] в своей гондоле. Белое лицо — ее череп как луна — уставилось на него. Луноподобная, заманивает его. Нет, еще нет, он не сядет...
«Проклятая Венеция». Ах, мальчик редко играл ее, маленький Витгифт. И он никогда не сыграет мужчину. Его выудили из Темзы, посиневшего от холода, как эскалоп из котла дьявола. Бен видел, как он лежал на Саутуаркской набережной[9], задорных дворняжек отгоняли кнутом. Но не зевак: эти толпились вокруг мальчишки-актера, как будто он новый медведь или иезуит, которого должны повесить. Его опознали по кольцу, подарку какого-то лорда.
Значит не ограбление?
Забили колокола.
Как много тех, кто ушел: мертвые королевы и умные пажи, все эти хорошенькие мальчики, менявшие штаны на нижние юбки, и юбки, в которых они плясали в маске, на бриджи. Жизнь коротка, как рифма. За этот год, между старой королевой и королем Пик (козыри Смерти)[10] ушли два мальчика — нет, три: этот Питер, быстрый Салатиель, который произносил его строки; и его Бен, сама его поэзия.
Как сейчас вспомнил Бен, в прологе к его «Развлечениям Цинтии»[11], он показал, как три мальчика, три его куклы, ссорятся за то, кто произнесет Пролог. Пока он, который вывел их на сцену, бранит их буйную речь, они, его же словами, ругают (Заткни пасть) пьесу. Их голоса им не принадлежат. Он сделал их соперниками за обладание плащом (что, ты хочешь ограбить меня?), одеждой, которую наденет рассказчик: бархат, черный, как эта ночь. Как свирепо они сражались за него (Я бы закричал Насилие, но вы все дети), как будто ссорились до беспамятства.