— Собор святого Марка[192], — сказал Орацио, бурно жестикулируя; его экстаз уже прошел. — Я, конечно, не il maestro di cappella[193], а занимаюсь с мальчиками. Хочешь malvasia[194]?
Из шкафа он достал вино, стаканы и коробку с маленькими песочными печеньями.
— Тебе нравится наша Venexia?[195]
— Я не видел ее. Я искал тебя.
Сначала на рынке, где все новости: посреди слухов и суматохи. Чайки свистели, как Марстон и Деккер[196]. Гадили сатирами на толпу. Стая мелких демонов в ларьке торговки рыбой: потомство Вельзевула[197], подстилка жабы, чертенята на фунт. Их отгонял мавр в тюрбане, рывшийся среди лимонов; выбрав, он достал серебряную монету: луну за золото. Евреи о чем-то рассуждали в книжном ряду — о, Сирены — на смеси еврейского и испанского языков. Один, мальчик с черными локонами, стоял читая, что? Что-то захватывающее, его щека пылала. Куртизанки с обнаженной грудью кричали изо всех сил из верхнего окна, насмехаясь над Беном. «Liofante![198] Ser Naxon![199] Ti xe drio levarse?[200]» Одна кормила обезьянку на позолоченной привязи, давая той кусочки марципана из губ в губы. Ее сестра наклонилась, чтобы поласкать ее, и ущипнула за сосок. (В нем поднялось желание и застучало в крови. Надо бы войти, но кошелек не позволяет.) А вот клювастый и важный шарлатан. Крадучись, прошли иезуиты; охотничья свора мрачных и напряженных монахов. Фокусник качался на провисшей веревке: он плясал, выдыхая огонь. Повсюду воры. Сорванцы. Арлекины.
«Mi piace molto[201]».
Он задержался на полчаса, глядя на человека, выдувавшего стекло. Огненная метафизика: вдохнуть дух в мертвый минерал, как будто второй Адам был Обероном, из воздуха и огня; первый — из глины. Сделал. Перестарался. Испарения этого места чуть не свели его с ума. И тем не менее — Бен удивленно засмеялся — как он трепетал на железном стержне, горевшем как серафим[202], теперь бледном.
— Моя Джульетта, она умереть пять лет назад. — Тоска отступила, вернулась и растаяла, как вздох. — Живут три дочки. Две сестры, одна жена. И, спасибо святому Николаю, наш Паоло, мой добрый внук. Тринадцать. — Глоток. — Когда я вернуться — длинная дорога, Фламандия, Антверпен, Савойя, Кремона — когда я вернуться, meno male[203], я слишком старый, чтобы из меня сделали castrato[204], спасибо Деве. Но я не могу получить мое старое место в Санта Мария Формоза[205]. Я привести позор. — Глоток. — Но мой голос, моя musicale[206]: они sopraffino[207]. Не мог потерять. Так что я заняться, получать милость. Сам Патриарх…
Бен уставился на него.
— Я убегать от рабства у этого плохого человека, ты говоришь. Другое? И почему? Он не обманывать меня. Он опасный, но он добрый. Он баловать меня. — Орацио пожал плечами. — И только — ты понимаешь — пастбище. La passa pecora[208]. Это не содомия.
— Ты говоришь совершенно откровенно.
— Я — na moleca[209].
— И что это означает?
— Un granchio? Рак?
— Краб.
— Да, краб. Я сбросить свой панцирь. Я меняться: тогда мягкий; сейчас твердый. Я ходить a sghimbescio[210]… — Он энергично махнул рукой в сторону. — Быстро. Я иметь маленькие когти. Я щипать.
Бен посмотрел на мальвазию. Нет. У него есть дело.
— И ты убежал ?..
— От милорт д’Воксвор. — Орацио изобразил рога. — Он сейчас Il Pantalone[211]?
— Нет: он больше не богат.
— Bene[212]. — Орацио сплюнул. Потом встал, подошел к сери и прислушался. — Полдороги, — сказал он. Он не стал опять садиться, но какое-то время беспокойно перебирал четки, ничего не шепча им, только крутя зерна. — Это есть Giovedì Grosso[213]. Я возвращаться домой из церкви, он идти передо мной. Он учтиво говорить со мной, первым: я буду его пажом и буду петь ему, не Богу. Я спросить mio pare[214] и mia mare[215], которые сказать: «Этот милорд принесет тебе состояние». Он давать им пять цехинов[216]. Но они не иметь от них радости: они умерать nella gran peste[217]. Я узнать, когда приехать назад.