Поворот. Он продолжал ходить.
— А потом он показывает свое копыто. Есть большой шторм на море; я думать, что корабль потерпит кораблекрушение, пока я терпеть его ругань.
Еще один поворот.
— Твоя Англия очень холодный. Твоя еда грубый, всегда мясо.
Бен подумал о своем ужине. Sepe al nero,[218] сказал мальчик-официант, вываливая его на тарелку. Выкидыши русалок, плавающие в чернилах и воняющие каналом.
— Я не любить твоих cortigiani.[219] Я сказать это людям. Он запер меня. И они смеяться. Я его обезьянка. Я развлекать его гостей. — Поворот. — И все-таки много хорошей музыки при твоем дворе, итальянской. Мы слушать мессу. Я научиться играть на fagotto.[220] И твоя великая королева, Елизабетта — ах, fulgida[221]. Ее кольца стоят il Doge[222]. Я петь для ней о Ser Cupido, как он ломать свои стрелы. La regina[223] говорит со мной на самом великолепном итальянском, как Петрарка[224]. Она гладит мою лисью голову. Как у нее, говорит она, и называет меня Воксфор… вино?
Виночерпий[225].
— Щенок.
— Она хочет обратить меня в свою веру, английскую ересь, и дает мне серебряную монету на мои именины, которую милорд забирает себе. Он — мой долг.
— И вообще — прости меня — он развратил тебя?
— Il cazzo di Voxfor[226]? — Венецианская буря, яростная и шипящая, как те морские ежи, которых живыми бросают в кипящее масло. — L’inquisizione[227], они спрашивают меня о милорде. Я осторожный, чтобы не осудить себя. Я не говорить, что он держать меня пленником. Они спрашивают меня много больше. Так: в дни поста он давать тебе мясо? Нет, господа. Не: он сует свое мясо в тебя? и ты ешь? он делает из тебя женщину? Они знают; это их не интересует.
Бен посмотрел на наполовину исписанную страницу манускрипта, лежавшую на столе, Miserere[228] — бумага дала ему силу — и сказал.
— Он убивает мальчиков. Таких как ты. Как Паоло.
— Я верю.
— Но я не могу доказать это. — Удар кулаком по ладони. — Его можно повесить только за предательство, он слишком высоко стоит. Дерево повешенных не приносит такие плоды. — Он отвернулся, запертый элефант. — Он убивал, и он будет убивать. Он не знает меры в своих желаниях.
— Я знаю. — Буря, хотя и не утолила жажду, улеглась. — Он думает, что я его ботинок: он вставляет в меня свою ногу, он пинками выгоняет меня. Il suo cinedo[229]. Но я вижу его. Слышу. Он голый передо мной. Он кричит. — И, тихим голосом. — Я знаю его тайны.
— Ты расскажешь мне то, что знаешь?
Молчание, ни слова согласия. Наконец Коко, собрав всю свою храбрость, сказал:
— Il Voxfor con il Voxfor[230]? — Он погладил свою щеку. — Он любит. Innamorato[231]. Все другое — tutto il mondo[232] — стол, накрытый для него: un banchetto di delizie[233]. Девушки. Paggi[234]. Он скажет — надменным голосом Оксфорда — «Когда перестают нравиться женщины, наступает время красивых (молоденьких) мальчиков»[235].
«Вишни спелы, эй, сюда[236]», подумал Бен. Эпикуреец[237]. Кит любил повторять: «Кто не любит табака и мальчиков — дураки», и у него от этого скулы не сводило (хотя ангелы плакали). Маленькие ягоды-на-стебельках добровольно прыгали ему в рот. Он не срывал их.
— Он занимает меня в пьесах, — Коко взял стакан, который Бен налил для него. — Часто я играть девственницу, я должен плакать и молить его. Он говорить... — Глоток, молчание. — Он говорить: Твой отец продать тебя... — Какое-то время Орацио не молчал, не в силах сказать ни слова. — Он сделать тебя шлюхой.
— Он приказать приходить к столу в La Paduana[238] платье, на виду всего общества великих лордов. Они глядеть на меня: все белое, лицо, шея, — он коснулся груди, — все обнажено. Соски — rossetti[239]?
— Разрисованы.
— Он целовать их, подчеркивать мой позор.
Бен зарычал.
— И, — Орацио понизил голос. — L’inquisizione не должен знать это, иначе я гореть. Ты не сказать никому?
Бен вынул нож и протянул его рукояткой вперед.
— Клянусь Христовыми ранами.
— Он угрожать мне мечом — прошептал Орацио на ухо Бену, — и заставлять меня быть Маддаленой, нагибаться и мыть его ноги моими длинными волосами[240].