Вот так должен был идти Питер, его наполненные тьмой глаза вспыхивали, переходя от одного зеркала к другому, наполовину завешенному, опасаясь собственной тени. Калдер заглядывал в каждое, в поисках слабого света его волос. Он мечтал протянуться через разбитое стекло, быть протянутым туда, сразу акушерка и роды: он не знал, поднимается или тонет. Они плыли и плыли, по кровавой реке. Но в каждом зеркале он видел только себя. И не себя: девочку-невесту, ставшую вдовой прежде, чем лишиться девственности.
Вампир остановился, откинул тяжелый занавес и отомкнул замок на двери, как будто лорд был там пленником: то ли держали его внутри, то ли Тезея наружи.
Комната, холодная, высокая, роскошно обставленная, огромная кровать завешена алым пологом. Его чудовищный противник, в белом и золотом, ждет: ширококостный, мрачный, чем-то похожий на кентавра. Даже в теплую ночь середины лета он надел подбитый мехом тяжелый халат из расшитого бархата[292]. В камине бушевал огонь. Тем не менее граф дрожал. Он выглядел старше своих пятидесяти[293], и еще подкрасился, как красивый юноша. Губы в язвах.
Калдер присел: очень глубокий реверанс, демонстрирующий совершенную покорность.
— В черном? — Голос слабый и раздражительный, учащенное дыхание.
— Из-за смерти брата, милорд.
Вампир ущипнул мальчика.
— Придержи язык.
Рука поманила; тяжелыми кольца на ней ярко вспыхнули в свете очага. Глаза, с отчаянием глядевшие через свинцовую маску, посмотрели на Вампира так, как умирающий смотрит на врача: не для опиума, но ради крохи жизни.
Управляющий поклонился.
— Королеве, милорд, понравилась ваша интерлюдия.
— Неужели? — Уголек среди пепла. — Глориане?[294]
— Именно ей.
«Старой королеве? Что за игра?»
В пепельных глазах что-то вспыхнуло и стало угасать: какое дуновение его раздует?
— За причудливость и краткость, милорд; за необычное построение; и больше всего за вашу гальярду[295]. Ваша пляска восхитила всех. Она приказала сыграть ее перед итальянским послом.
— Мне нужны перчатки. — Оживление; его зацепило. — Иди и разбуди моих вышивальщиц. Духи,— поворот руки, — из амбры и корня фиалки.
«Сумасшедший».
— Мальчик — венецианский мальчик...
— Орацио, милорд? Взял стрелы. Будет Амуром.
— Должен спеть мое Эхо[296].
«Абсолютно сумасшедший. Живет среди призраков».
— Будет сделано. Но сейчас... — Взгляд на Калдера, ее реплика: еще один реверанс. — Ваше стимулирующее средство. Чтобы поднять ваш дух для такой большой работы. Девушка из Фессалии, милорд, ее мать недавно умерла. — Возбуждение. Темные глаза повернулись к Калдеру, ребенку в черном. — Отец продал ее.
Враг смотрел на него, как покупатель на хлев мясника; потом выбрал.
— Покажи мне.
— Подойдите, мадам. — Вампир раздел мальчика, поворачивая его то одной стороной, то другой. Он играл роль священника, прислужника при жертвоприношении; мальчик играл свою роль: скромная девушка, трепетавшая, когда с нее снимали очередную часть одежды. Но Калдер пока терпел, изучая. Так: каминную полку поддерживают сатиры. Гобелен с Лукрецией[297]. Около кровати открытая книга Аретино[298]. Стол с золотой шкатулкой. И в ней?
Он дрожал как заяц: никаких действий. «Это пьеса. Я могу переделать ее так, как я хочу. Переиграть».
С этого зайца содрали шкуру, и слуга держал его так, чтобы хозяин мог видеть: дрожащая девственница, обнаженная, одетая только в сорочку. В глазах, прикрытых тяжелыми веками — жадность и холодное одобрение.
— Она сделает. — Он обнажил свой член. — Иди сюда.
И Калдер услышал, как ключ поворачивается в замке. «О боги». Вторая дверь наверно заперта. Окна быстро закрыли ставнями. Кровь стала холодной, как лед.
Его тюремщик подвел мальчика к зеркалу, сам стал позади.
— Что ты там видишь, девочка?
— Лицо моего брата. Его смерть.
— Этих слов нет в твоей роли. — И Вер дал ему пощечину, в ушах зазвенело. — Итак?
— Как захотите, милорд.
И получил вторую пощечину.
— Говори моими словами. Что ты там видишь, девочка?
— Шлюху. — Большие глаза наполнились слезами. Трюк, которому он научился у Тимминса.