О сжальтесь над молящей той,
Что песни вам поет,
Пусть ваша милость добротой
Наполнит гордый рот.
О сохраните честь мою,
Оставьте девой, о!
Явите доброту свою
И жалость, божество!
Его милость обошел мальчика кругом, теребя свой член.
Калдер плакал и думал. Сейчас он должен начать говорить стихами, сочиненными Беном. И, тем не менее, ему уже помешали. Но, все-таки, действие пьесы должно пойти по-другому, иначе он умрет.
Съежившись под взглядом тирана, Калдер опустил голову и его тюремщик скрестил ее руки на ее детской груди.
— О, сияющий враг...
— Что здесь?
Она съежилась как заяц. Никакого убежища, кроме сорочки.
Он схватил ее запястье и сгибал руку до тех пор, пока она не захныкала.
— Нет...
— Я же сказал тебе молчать. Тебе за это заплатят. — И он обнажил ее груди. Нарумяненные соски.
Затрудненное дыхание. Он воскрес.
Радость. Вер развеял собственное заклинание; она может изменить мелодию. Задать тон.
— Милорд, я только что созрела. Не трогайте меня.
— Ты шлюха.
Я непорочна, ведь никто, не нюхал мой бутон.
Ничьим дыханьем, ничьим, цветок не осквернен.
— Лисица.
Он быстро схватил ее. Так близко. Она видела борозды на белом свинце, скрывавшем его лицо. На губе сифилис. Она едва не задохнулась от запаха циветты и смрада разложения. Он прижал своего вставшего из мертвых к ее бедру. Полностью насыщенный. Потирает вверх и вниз. Она не должна думать, как он делал это Питеру, связывал и щипал; она должна сдаться, чтобы победить. Он ущипнул ее соски. Ничего не делать: она вскрикнула. Дрожа от жажды, он поцеловал их. Крепко, до боли.
«Только бы не укусил. Благие боги».
Но, наконец, он освободил их. Его рот, ее грудь окрасились в алое, как от крови; потекли слюни. С ядом? Он почувствовал?
— Ведьма. — Он тяжело захрипел и содрогнулся. — Lupa[299]. — Он отомкнул шкатулку и откинул крышку. Связка алых веревок — «я видел отметки от них» — и нож.
«Не подействовало. Почему это не подействовало? Он мертв, тем не менее ходит».
Милорд взял нож, закрепил веревочную петлю на руке; наклонился. Калдер вздрогнул, но остался стоять. «Пьеса». Холодный нож у ее горла, сейчас от перережет голос, дыхание и все. «Пьеса». — Долой это. — И сталь разрезала лямки. Сорочка Венеции соскользнула с плечей Калдера, и упала рядом с его ногами.
Полная нагота.
Рука с ножом захлестнула шелковую веревку вокруг его горла; другая схватила его за интимные места...
И остановилась. Изумление, рука искала там, где не было ничего. Или чего-то. Наконец, испарина. Веревка освободила горло, трепещущий кинжал заскользил в руке. Шепот.
— Кто ты?
Голос, не женский и не мужской, заговорил из ниоткуда.
Я и товарищи, мы слуги рока.
Как эта сталь не может ранить ветер
Или убить ударом смехотворным
Сходящуюся в тот же миг волну, —
Так ни одной пушинки с этих перьев
Не сбросить ей.[300]
И Калдер засмеялся. Вокруг их тела играл дух, легкий, как корабль в бурю: он там, где-то и нигде, неуничтожаемый. Огонь Елены. Они увидели ослепление в глазах чудовища — в каждом появились полночь; и увидели ступеньки воздушной лестницы — как будто дерево сгорело, по нему пробежала молния, от корней до кроны; тем не менее оно осталось зеленым.
— Я играл в этой пьесе в другом мире полтысячи лет назад; я увижу ее в начале звезд. Ее играли для Люцифера перед его падением.
Колени, пол. Хриплое дыхание и мутные глаза. Бледность начала распространяться на все лицо. Но:
— Я — я буду...
— Забыт. Ты рожден от падали, ты — недолго живущая позолоченная муха, известная только в твоем поколении. Жужжащая.
Пена на губах, пока он говорил.
— Напишите это... на камне... он...
И началась агония. Он опрокинулся, корчась, как детская перчатка в огне.
— По... по...
Дух глядел в ужасе. Даже он.
Глаза открылись, ничего не видя.
— Помогите, черви.
Внизу, в буфетной Оксфорда толстая Матушка Молчание держала двор. Настороженное бездействие: она пила меньше, чем притворялась, и говорила больше, чем слушала. Как жаль: дьявол владел хорошими погребами и держал слуг-мошенников. Как они разинули рты, как они хихикали, когда она бранилась по своей привычке: вы все глупцы, мошенники, трусливые зайцы. Это представление, ничем не хуже пьесы.
Потом застольная песенка и они зазвенели кастрюлями.